— Вполне, — ответил я.
В эту минуту в дверь постучали.
* * *
Они пожали друг другу руки. Не слишком тепло, скорее по-деловому, как бывшие коллеги, встретившиеся, чтобы решить не самый приятный для обоих, но насущный вопрос. Ладно и так.
Контраст. Оба невысокие и плотные, но один умученный службой, припухший и вяловатый, другой — загорелый сельский житель, раздобревший от размеренной жизни на молоке, яйцах и овощах, заметно привыкший к крестьянской размашистости в движениях, но в эту минуту скованный, скрывающий нервозность под напускным спокойствием. Хоть снимай на видео и демонстрируй курсантам в качестве зачетного задания по курсу психологического портрета.
И было заметно, что они знакомы друг с другом. Мало того: очень хорошо знакомы.
— Слушаю тебя, Виктор Иванович, — сказал Максютов.
Шкрябун покосился в мою сторону.
— Прошу с глазу на глаз. Пусть он выйдет.
— Он останется. — Максютов зевнул. По-моему, чуть-чуть напоказ.
— Тогда разговора не будет, — отрезал Шкрябун.
— Значит, не будет, — равнодушно согласился Максютов, возвращаясь к столу.
Совершив полуоборот кругом, Шкрябун немного помедлил. Затем решительно пошагал к двери.
Словно напрочь забыв о нем, Максютов перебирал на столе какие-то бумаги. Неужели так просто позволит уйти?
Дурацкая мысль. Нет, конечно. Понятно без слов всем троим. Какими бы утопиями ни тешил себя этот отставник, Нацбез — это навсегда. Как диагноз не чересчур опасной при выполнении всех предписаний врача, но все же неизлечимой болезни.
Уже взявшись было за дверную ручку, Шкрябун повернул назад.
— На, отметь пропуск.
Максютов размашисто подписал бумажку. Пришлепнул печатью.
— Ну?
— Тебе не я нужен, Носорог, — сказал Шкрябун, называя моего начальника неизвестной мне кличкой и исподлобья глядя ему в лицо. Меня он, очевидно, решил не замечать. — Тебе мои наработки нужны. Ты их получишь, но под гарантии. Я тебя хорошо знаю и, представь себе, к неприятностям готов. Можешь приказать взять меня прямо здесь — архива не получишь.
Я искоса взглянул на своего начальника. А ведь точно, похож. Не наличием рогов и копыт, так комплекцией и, когда надо, неудержимым напором. Плохо расти кустом на его дороге…
Носорог — это о нем. Это от души. За глаза его у нас еще Дубом зовут, но тупость тут ни при чем. Образ твердокаменного служаки с полным отсутствием какой-либо чуткости — это да. Наверно, ему так проще.
— Принял, значит, меры? — Максютов едва заметно усмехнулся.
— А ты как думаешь?
— Ты мне тоже нужен, — возразил Максютов. — В одном ты близок к истине: ты мне нужен раз в сто меньше, чем твой архив. Но нужен и ты, представь себе такую странность.