Паническое бегство рыбаков, голодные крики птиц, неподвижная картина утра, лежащие во дворе дети, вши, мертвая вода, онемевший воздух, горячий ветер, пожары — породили во мне новый, невиданный страх. В этом аду мне увиделась вся наша несчастная жизнь, война, темные полчища, опознанные и неопознанные мертвецы на полях, на дорогах, в военных грузовиках, накрытые плащ-палатками, мы думали, они спят, глупые дети, таскавшие гранаты из этих грузовиков; потом перед глазами дом, печальная смерть звонаря, добрая матушка Верна Яковлеска, дядя Лентеноски, несколько ошеломленных беглецов, папочка, его черная судьба, товарищ Оливера Срезоска, несчастная старая дева, наши бедные учителя и воспитатели, Трифун Трифуноски, его больная и темная душа, благородная и светлая, о, клянусь, вот был путь, который вел к Сентерлевой вершине. Кейтен, увидев меня, весь скрючился, как будто наступил босой ногой на битое стекло.
— В чем дело, малыш Лем, — выпалил он, смертельно напуганный, глядя на меня воспаленными глазами, — что случилось, приятель?
— Птицы, — ответил я безучастно.
— Что за птицы, бедолага, спросил он, — какие птицы?
— Птицы обезумели, Кейтен, птицы набросились на людей. Я видел, злющие птицы, Кейтен.
Я разрыдался.
Он помолчал, как будто не понял меня, безмолвно поглядел на мое заплаканное лицо. С искренней печалью в голосе он сказал:
— Бедный Лем, бедный Лем!
— Все птицы обезумели, Кейтен, — всхлипывал я.
— Проклятые птицы, — сказал он, а потом бережно взял меня за руку и, как маленького, повел вниз, в спальню. Уложил в кровать, чтобы я мог заснуть. Будь я проклят, заснуть.
Многие обитатели дома смирились, думали, что наступил конец, последний час. Уже не сопротивляясь, ждали, пока вши заедят их до смерти. В эти гнетущие дни неожиданно произошло то, о чем каждый из нас раньше мог только мечтать. В управе решили вывести нас на берег, чтобы мы избавились от вшей. Там уже не боялись, что кто-нибудь из детей превратится в птицу и улетит. Мы все походили на пойманных птиц, которым злые дети ножницами коротко подрезали крылья. Будь я проклят, чтобы могли только ходить, если нужно, но никак не полететь. Дети-старички, будь я проклят. Риска вообще не было никакого, ясно, что это был единственный выход.
Всех было приказано постричь наголо. Стригли нас самым унизительным образом, какой только можно себе представить. Построили класс за классом и так, строем, в колонну по два, нас повели к берегу. Строем, будь я проклят, стричься строем. Там мы попадали к товарищу Мирянче Делоскому, нашему учителю по гигиене, он был парикмахером-самоучкой, и только чокнутый стал бы с ним шутки шутить, когда голова оказывалась в его огромных ручищах. Будь я проклят, покорно, как ягнята, подставляли мы головы под ножницы.