Еще в первый день на идущем вниз по реке судне, когда солнце склонялось к западу и ушло за огромное облако, Комлев, стоя на мостике, обратил внимание на поющих и приплясывающих на баке судна пассажиров, одетых как деревенские жители. Их сменяли такие же певцы и танцоры из команды, кто-то стучал в небольшой тамтам. Эти вокально-танцевальные номера заинтересовали Комлева, и он выразил капитану сожаление, что он не только не знает, о чем они поют, но даже на каком языке.
— Они поют на речном диалекте лулими. Его знают все, живущие вдоль реки и на южном берегу озера Кигве, — охотно просветил его Форбс, когда они рядом стояли на мостике. — А поют они о том, как провели день в городе, что купили и как они с выгодой продадут это в отдаленных деревнях. И еще как ходили к какому-то начальнику, который толстый, как бегемот, но он их не принял.
— А матросы, видимо, поют о чем-то другом?
— Конечно. О том, как прошел день на судне. Они и вас упоминали, мистер Комлев.
Форбс усмехнулся и пыхнул ароматным дымом в его сторону.
— Не понимаю, чем я удостоился их внимания, — с досадливым недоумением отозвался Комлев. Он почему-то сразу решил, что команда будет нелестного мнения о его персоне.
— Они пели, что на судне появился новый белый человек, который плохо говорит на лулими, а это значит, что он в Бонгу недавно. Форбиси, то есть я, позволяет ему вести судно, но глаз с него не спускает. Ну, там еще всякая чушь обо мне: что у меня глаз, как у хамелеона и может смотреть даже назад. А о вас вот еще что: этот новый белый не курит, поэтому просить у него сигарету — пустая затея. Сегодня к нему, то есть к вам, мистер Комлев, заходила одна «нтокази» — так они называют девушек из бара, но быстро вышла. Значит, он ее у себя не оставил.
Комлева слегка бросило в жар, а Форбс смотрел на него с насмешливым прищуром, но без всякого осуждения.
Действительно, все это было. Одна из официанток заходила в его каюту, спрашивая спичек. Комлев уже два года не курил, но спички по привычке у себя держал. Ему подумалось, что спички был только предлог для прихода к нему этой нтокази. И что может за этим последовать?
— Она искала огня для сигареты, сэр. Я ее и не думал приглашать.
— Ладно, можете не оправдываться. Я здесь капитан, но не блюститель нравственности. В следующий раз не отпускайте ее слишком быстро, а то всех разочаруете. Некоторые даже подумают, что вы расист и отвергаете ее из-за цвета кожи.
Было непонятно, шутит капитан или действительно дает советы?
В том, что официантка заходила к нему с умыслом, сомнений было все меньше. Но с каким? Она назвалась Нолиной и тотчас же села подчеркнуто близко к Комлеву, выставив против него круглые и гладкие коленки цвета отполированного орехового дерева. Прикурив сигарету, она уходить явно не спешила. Было также заметно, что курит она неумело и на курильщицу совсем не похожа. От нее, впрочем, тянуло табачным дымом, но это, скорее, объяснялось долгим пребыванием в прокуренном баре. От нее еще попахивало спиртным и духами со странным резким запахом. Комлев вдруг с какой-то неловкой растерянностью нашел, что она привлекательна и, кажется, доступна, даже пугающе доступна, и это его не на шутку встревожило. «Ерунда какая-то получается, — сердился он на себя. — Придется быть начеку». Надо сказать, что работая в своем отечестве на пассажирских и других судах, Комлев принципиально не позволял себе шашней с официантками и буфетчицами. «Если они являются по отношению к тебе хотя бы косвенно подчиненными, — без тени ханжества рассуждал он, — старайся вести себя на работе безупречно. Иначе это будет похоже на использование своего служебного положения».