Каким бы ни было возможное происхождение «Халдейских оракулов», они, без сомнения, включали в себя не только предписания по культу огня и солнца,[1030] но и инструкции по магическому призыванию богов. Традиция представляет обоих Юлианов как могущественных магов. Согласно Пселлу,[1031] Юлиан-старший «вызвал» для своего сына дух Платона; кроме того, считали, что они способны с помощью чародейства (αγωγή) вызвать призрак бога Хроноса.[1032] Они могли также заставить душу человека покинуть тело и вновь вернуться в него.[1033] Их известность не ограничивалась неоплатонической средой. Сильная гроза, которая спасла римскую армию во время похода против квадов в 173 г. н. э., была приписана магическому искусству Юлиана-младшего;[1034] по версии Пселла, Юлиан сделал человеческую маску из глины, которая выпускала «ужасные молнии» во врагов.[1035] Созомен слышал о том, как он расколол камень магическим способом (Hist. Eccl. I. 18); а одна колоритная христианская легенда рассказывает, как он состязался в демонстрации магических сил с Аполлонием и Апулеем: Рим страдал от чумы, и каждому чародею выделили для медицинских экспериментов по одному сектору города; Апулею потребовалось пятнадцать дней, чтобы прекратить чуму, Аполлонию — десять, а Юлиан остановил ее простым властным словом.[1036]
II. Теургия в неоплатонической школе
Творцом теургии был маг, а не неоплатоник. А творец неоплатонизма не был ни магом, ни — как бы не уверяли нас некоторые современные авторы — теургом.[1037] Последователи Плотина никогда не считали его теургосом., да и он сам не использует в своих сочинениях термин теургия или родственные ему слова. Фактически нет доказательств[1038] того, что он когда-либо слышал о Юлиане и о его «Халдейских оракулах». Если бы он знал о них, то наверняка подверг бы той же уничтожающей критике, как и откровения «Зороастра и Зостриана, и Никофея, и Аллогена, и Меса, и других того же сорта», которые были изложены и изучены на его семинарах.[1039] В своем выдающемся произведении, защищающем основы греческого рационализма — «Против гностиков» (Enn. 2. 9), он очень ясно показывает и свое отвращение ко всяким маниакальным «особым откровениям» ,[1040] и свое презрение к τοις πολλοίς, οϊ τάς παρά τοις μάγοις δυνάμεις Οαυμάζουσι [«многим, которые удивляются магическим способностям»] (с. 14, I. 203. 32 Volkmann). Не то чтобы он отрицал эффективность магии (да и какой человек в III столетии мог отрицать ее?): она его просто не интересовала. Он видел в ней просто низведение до среднего обывательского уровня «истинной магии, которая есть сумма любви и ненависти во вселенной», таинственной и достойной восхищения симпатии, организующей единый космос; люди восхищаются человеческой гоэтией [колдовством] больше, чем магией природы только потому, что меньше знакомы с последней.