Она в краю лживого блаженства, я – в мире правдивого ужаса.
И молчание за спиной – все еще не отошла от обиды, Ананка? Признаю – ты была права, и мне не стоило тогда отправляться в Нисею. Таким как я лучше коротать вечность в одиночестве.
Тартар нетерпеливо поворочался на плечах, сообразил, что послабления ему не будет, и затаился до времени.
Я не сразу почувствовал, как в дополнение к жребию на плечо легла рука. С опозданием оглянулся – увидел белые пальцы, вцепившиеся в мой гиматий.
Успел вскочить – подхватить ее, когда она бессильно упала в мои руки. Закрыть собой, защитить черным плащом от мира фальшивого солнца, от которого она отворачивалась, словно он ее преследовал.
Почему я думал, что она не рассмотрит этой фальши?
– Увези, – она цеплялась за меня, прятала лицо на груди, шепот вырывался прерывистый, со всхлипами, – увези меня… увези меня отсюда.
Я забыл о колеснице, пройдя от света Элизиума до мрака Эреба в секунду – с ней на руках.
Потом долго сидел молча и неподвижно, пока она рыдала – почему-то не желая отпускать мой гиматий, уткнувшись лицом в его черноту.
Кажется, она вознамерилась выплакать все, что держала в себе от самого похищения: и само похищение, и пребывание в моем мире, и поцелуй с гранатовыми зернами… свадьбу, мрак своих новых владений, нелюбимого мужа, проклятый свет Элизиума, рядом с которым живешь, но до которого никогда не дотянуться, потому что это мираж, призрак счастья и света…
Успокоилась она внезапно. Отстранилась, будто вспомнила наконец, в чей плащ плачет. Отвернулась.
– Это место самое страшное в твоей вотчине, – сказала тихо и твердо.
– Есть еще Тартар.
– Я выбрала бы Тартар.
Я молчал. Раз побывав в Тартаре – едва ли захочешь туда вернуться.
Она подняла свою вышивку – солнца на синем фоне. Пропустила ткань сквозь пальцы.
– Они мертвые, - голос был слегка приглушенным. – Цветы молчат. Благоухают, но молчат. Деревья не растут. Трава не сминается, и сок у нее безвкусный. Кто сделал так?
О чем я думал, приводя в Элизиум дочь Деметры?!
– Крон.
– И время там идет, но… стоит. А зерно, которое я попыталась посадить, – не проросло…
– Никогда не прорастет.
– В твоем мире, – она невольно отделила «мой мир» от Элизиума, хотя я правил и там, и там, – асфодели здесь и правда растут. Ивы. Гранаты. Царь мой, ты позволишь мне развести свой сад?
Отвоевать клочок жизни у мира будет сложно. Дай ему волю – Эреб задушит своей тьмой и своим пламенем вообще все живое. Гранаты он снисходительно терпит как мой символ, ивы – как символ скорби, асфодели – утешения, кипарисы – забвения… Удивляюсь только, почему прижились белые тополя, хотя они растут только по берегам озера памяти…