– Где мамка? – ныла девочка, которую тормошила бледная рабыня. – Мамку хочу! А чего ты плачешь, Макария ж не умерла еще. Ты же когда она помрет, не сможешь уже плакать!
Седая старуха – нянька или кормилица – приглушенно взвыла в подол собственного пеплоса.
И все боязливо оглядывались на приоткрытую дверь в соседний покой – второй Танат у них там, что ли, висит закованный?
Не Танат, но смерть.
Распухшее тельце вытянулось на одеяльце, и благовония не могли скрыть тяжкого запаха разложения, которое обычно сопутствует заражению ран. Девочка умирала мучительно – в гниющем коконе собственной плоти, и губы уже были синими, как у покойника…
Улыбающиеся губы.
Глаза – живые, хоть и затуманенные болью.
И сиплая песенка сорванным и уже совсем недетским голосом:
За тихим морем
Воздвигся остров.
Там – край без плача,
Приют для смелых.
Иди же, воин
И будь бесстрашен.
Покой да будет
Тебе наградой…
Может, слышала от кого-нибудь – в прежние времена.
Теперь я понял, почему ее оставили одну. Если уж Аиду Безжалостному стало зябко при виде этой картины…
«Макария, – вспомнилось, – бедненькая сумасшедшая».
– А мама в тебя не верит, – вдруг сказала девочка. Ее улыбающиеся глаза были обращены прямо на меня. – Я маме говорю: ко мне невидимка пришел, ты его позови! А она мне не верит и плачет. Только я ей это уже давно говорила, когда у меня не болело ничего… Это я запуталась. Или ты задержался?
Она говорила связно, иногда прерываясь, только чтобы глотнуть воздуха – это странное создание. Чаша, наполненная даром, который приняли за безумие.
Макария. Блаженная.
– Я задержался, - сказал я из пустоты.
- А мамка взывала к Аполлону, – почему-то похвасталась девочка. – Чтобы он пришел и меня вылечил. Она смешная, да?
Распухшие сине-багровые пальцы правой руки сложили ножницы: чик-чик. Отрезали невидимую нить.
– А нянька еще смешнее. Она в самом начале меня пугала, что если я не стану есть, то за мной придет страшный воин с железными крыльями и мечом. А он же не придет, он в подвале сидит, и меча у него нет… И вообще, смерть – не такая.
– Какая?
– Краси… красивая. Как, - подбирает сравнение, – Афродита. Или Афина. Или как ее мама. У нее волосы рыжие с красным и блестят, а глаза у нее черные, и она ходит в красивом хитоне. И она улыбается… всегда улыбается… даже этот, как его, который в подвале, он ей любуется… а ты ему скажи, чтобы не заглядывался, а то он со своим мечом… не-се-рьез-ная пар-тия.
Дрогнули губы, выполняя давно забытое поднятие вверх – чуть заметное. Престол Олимпа – когда я в последний раз улыбался?!