Танат не умеет любоваться, но тебе этого не знать, маленькая блаженная, ты погружена в свою сказку…
– Скажу.
– И у нее еще руки теплые. Она приходит, к кому больно… или к детям, или к старым людям… она садится, как мама, рядом… руку положит на лоб – рука теплая, хорошо… И улыбается, и рассказывает сказки, и ты тоже улыбаешься потом и… и никакого меча… И ей поэтому молятся и жертвы приносят, и зовут ее, чтобы она пришла…
– Как ее зовут?
– Как меня. Она потому что блаженная. Говорят: «Макария, подари облегчение!» Еще подземным владыкам молятся, чтобы ее послали, а не этого, из подвала… Она ко мне придет. А почему ты грустный, невидимка?
Потому что такой богини нет. Смерть приходит ко всем одинаково – с острым свистом клинка, только из воинов жизнь на поле боя разрешено выдирать еще и Керам – когда Танат не успевает ко всем. И нет той, которая согласилась бы на это, – потому что для такой участи нужно родиться в подземном мире, а он не порождает ничего милосердного. Про прекрасное уж не говорю.
– Жребий такой.
Девочка уважительно протянула: «А-а-а-а», – и замолчала. Грудь у нее поднималась совсем слабо, и непонятно было, как она так долго могла говорить.
– Если ты ее встретишь – ты ко мне ее пошлешь?
– Разве ты хочешь стать тенью?
– Хочу.
– Почему?
– Потому что тогда я выпью из Леты – и не буду помнить, как было больно… А может, я в свиту попрошусь… меня же зовут как ее…
И напела еще пару строк из песенки, но тихо – я не расслышал.
«Больно» – это она не о том, что сейчас, а о том, что видела. Что видела?
И почему мне не хочется об этом спрашивать?!
«Гипнос…» – пошевелил я губами. Нить маленькой блаженной перерезана, и исцелить ее не взялся бы сам Аполлон. Но я, как-никак, Владыка.
Вышел из комнаты – бесшумно, бог сна знает свое дело и никогда не отлынивает, если его зову я.
– А мама… плачет, – донеслось из-за спины сонное бормотание девочки. – Мамы такие… смешные…
Она уснула как раз вовремя.
Так же вовремя, как я вышел из комнаты.
Так же вовремя, как подумал: где носит Ареса?
Первенец Геры и Зевса выступил на сцену.
Блистательно: раздался полный ужаса вопль, чей-то смертный хрип (все равно ведь не умрет!), загрохотали тяжкие шаги, а потом – копьем наотмашь – ударил насмешливый голос, раскатившийся по всем коридорам дворца:
– Вы, видно, решили поучиться уважению к богам? Они прислали меня быть вашим учителем!
И визг: Эниалия наверняка распознали.
Его было просто распознать, потому что он явился в своем истинном обличии. Сначала. Этого хватило, чтобы стража, выбежавшая ему навстречу, просто сгорела, заодно с десятком рабов. Обожженные тела шатались по двору, вопя от невообразимой муки и взывая к Аиду Милосердному (меня озадачил новый эпитет), а Арес, ослепляя блеском шлема и пурпуром плаща, шел по коридорам, мановением руки сворачивая шеи тем, кто осмелился попасться на его дороге.