Мелкие осколки драгоценностей неприятно хрустели под сандалиями. Кто-то из подмастерьев позади разинул рот:
– Дядька Телеф, это, что ли…?! – и огреб дополнительно, особенно звонко. Голос мастера забубнил:
– Тебе-то какое дело, ты точи себе, вырезай…
– Так ведь… а чего он черный такой?!
– Сказано – точи и вырезай! Нужно – и черный…
Мастер гудел однообразно, нудно. Под сандалии теперь ложились осколки алмазов. Группа безмолвных теней возилась с литым стволом яблони, яблочки-рубины висели здесь же, недалеко. Какой-то старец охал и крякал, хая работу молодых: «На это смотреть… Мне б на Полях Мук спокойнее было!»
Будущий каменный сад размеренно рождался к жизни; мастера-муравьи обсели каждую кочку: вымеряли, шипели друг на друга, прилаживались с тонкими, звенящими молоточками к мраморным подобиям чаш, сооружали какую-то беседку… Меня большей частью не замечали – а может, и не узнавали, небось, Ананка бы в таком виде не признала.
Какой-то юнец тыкался с корзинкой кованных из золота асфоделей. Его посылали, так изобретательно только мастера умеют: «…через глотку Ехидны и до самого Тартара иди со своими цветочками! Нам бы с деревьями закончить!» Мальчик на берегу хрустального ручья привязывал листья к веткам и напевал что-то нерадостное, про маму.
Размеренный и тонкий звон листьев гасил огонь в крови, заставлял задумываться, замедлять шаг, не торопиться в ставший очень далеким дворец.
Визг раздался, когда я почти достиг двери.
Громкий, в несколько голосов, из внутренних покоев.
И, еще не узнав один из голосов, я перешел с шага на бег. Шел – лезвием меча, стал – ядовитой стрелой. Ядовитой – это потому что насмерть, как только я… как только…
Женская половина – гинекей, я не знаю здесь всех комнат, но это неважно, найду по звуку, как в старые времена, рвануть дверь, визг повторился…
Перешел в смех.
– Леэно, ну сколько можно плескать?! Холодно!
– Госпожа любит, когда холодно!
– Госпожа всё любит! Смотри, ты сделала настоящее море!
Левка завертелась на мокром полу, разбрызгивая воду и сверкая серебром волос. Двое нимф нежились в ванной розового мрамора; три или четыре мормолики с кувшинами готовились подливать воды; в нос ударил аромат притираний и масел; тихо ойкнули струны кифары из угла – там, видно, ютилась какая-то тень-музыкантка…
– Милый?
Бдззынь!
Рыжая мормолика громко уронила кувшин. Нимфы дружно ушли в воду – только пузыри на поверхность всплывают.
Небось, не ожидали, что Аид Угрюмый черен не только внутренне, но и снаружи.
– Уйдите, – бросил я и не повернул головы, когда все, кто был в купальне, бегом кинулись к двери. Левка застыла посреди купальни, сияя мокрыми прядями и удивленно разглядывая меня.