Васька вспыхнул, заговорил с гневом и досадой:
— Ни от чего я не хочу увернуться. В военкомате взяли на учет и сказали: «Жди повестку». Три дня уже жду. Вчера пошел — прогнали. «Не мешай, — говорят, — работать, дойдет очередь и до тебя». Когда дойдет — неизвестно. А бронь мне ваша и даром не нужна. Так и знал, что подумаете… Это мама послала: «Иди, — говорит, — делом каким займись, не так маяться будешь». А то пошел бы я к вам… — сказал он запальчиво и отвернулся.
— Обиделся?.. Ну, извини, пожалуйста. Тут, брат, разные приходят… Куда же тебя определить? — задумался Платон. Вызвал начальника отдела кадров, приказал сухо:
— Оформите. Техническим конторщиком в западный парк отправления. — Ваське пояснил: — Списчиком вагонов. Справишься?
Двинул плечами Васька: понятия, мол, не имею. Да и что это за работа такая? Спросил:
— Что списывать?
— Номера вагонов. Состав сформируют, вытащат в парк отправления, а ты должен быстро списать все номера вагонов и подобрать документы. — Платон увидел записку, которую ему еще в первый свой приход положил этот старичок кадровик, заторопился: — Ничего, справишься. Дело нехитрое. Иди оформляйся. — И когда старичок увел Ваську, позвонил домой. Трубку сняла дочь, третьеклассница. — Клара? Здравствуй, доча. Позови маму быстренько. Она мне звонила зачем-то?
Девочка узнала отца, упрекнула:
— А ты почему домой совсем перестал приходить?
— Некогда, дочка. Работы много. Так где там мать?
— А дома никого нет, все в военкомате: Федора нашего на фронт забирают, пошли провожать его.
— Давно ушли?
— Нет, недавно.
Платон повесил трубку, схватил фуражку, в приемной секретарше на ходу сказал:
— Если что — я в горвоенкомате, буду через час. — И не выдержал, добавил: — Сына в армию берут.
И побежал — через пути, через стрелки. На горку подавали состав — на ходу через тормозную площадку перелез на другую сторону и дальше — по улице, мимо опустевшего рынка, в центр.
Военкомат можно было узнать издали — теперь там каждый день столпотворение: призывники, провожающие.
Несмотря на многолюдье и толкотню, здесь стояла необыкновенная тишина — торжественная и печальная, как на похоронах. Ни гармошек, ни пьяных прощальных песен, лишь изредка вдруг взрывался женский голос — не выдерживало чье-то материнское сердце. Взрывался и тут же, словно устыдившись, умолкал, затухал на груди сына, мужа или отца.
Платон шел сквозь толпу, искал своих. У изгороди жались заплаканные женщины, сосредоточенно курили сдержанно-суровые мужики, шастали туда-сюда растерянные и возбужденные ребятишки. На другой стороне улицы на тротуаре и на проезжей части группами толклись новобранцы, ожидая распоряжений. К одной группе подошел военный с листком бумаги в руке, громко объявил: