Он окончательно разобрался с постелью.
— Вы готовитесь в горничные? — поинтересовалась она.
— Да, уже три раза провалился на конкурсе. Иди ко мне.
Ей стали надоедать эта комната, эта самозваная горничная, этот фокстрот.
— Чем вы занимаетесь? — вежливо спросила она.
— Покупаю и продаю деньги, — скучно отозвался он.
— И как вы это называете?
Он удивленно поднял брови:
— Да так и называю. Заработком.
— Вы спите с двумя телефонами под подушкой?
— Раньше так спал.
«Занесло интеллектуалку к жулику», — подумала она. Вообще было скучно. Пора уходить.
— Это рискованный бизнес, — сказала Элизабет, чтобы хоть что–нибудь сказать.
Он холодно улыбнулся.
— Да, я рискую. А кто не рискует? — Он остановился прямо напротив нее. — Вот вы... пришли сюда одна, к незнакомому мужчине... Я не знаю вас, вы не знаете меня... Дом на отшибе. Соседей нет — никого не крикнешь, на помощь не позовешь. И нет за углом такси, которое можно подозвать. И на улице нет телефона-автомата... А что, если я маньяк, который завлек вас в этот дом?
Она глядела на него с ужасом.
— Вы полностью в моей власти, — продолжал он. — Полностью, дорогая Мэри.
— Мне не нравится ваш тон, — медленно произнесла она, глядя ему в лицо, в эти странные желто-зеленые глаза, в которых все отчетливее горел огонек безумия. — Я хочу домой.
— Я пошутил, — сказал он тихо. Огонек погас. Она рассердилась.
— Я хочу немедленно уйти отсюда.
— Я не держу вас.
Он казался слегка растерянным, поникшим.
Элизабет остановилась у дверей.
— Вас действительно зовут Джон? — зачем–то спросила она.
— Да. Прощайте.
Игла медленно поднялась над пластинкой и вернулась в исходное положение. Билли Холлидэй откланялся и побрел по холодным улицам домой. Осенний ветер назойливо насвистывал ему в уши мелодию надоевшего фокстрота. Билли чертыхался и зябко кутался в плащ.
— Это сюда! — сказала Элизабет. — Черное — к черному.
— Колористка, — сквозь зубы выругался Залевски, но картину перевесил. Залевски был эмигрант, из поляков, сбежавший еще от Ярузельского. Он сам немного рисовал, а галерея была у него одним из многих источников заработка, которого все равно никогда не хватало.
— Говорю тебе — черное к черному, красное к красному. Это у него что — ну как, как называется этот ошейник?
Беспричинное раздражение одолевало ее с утра. Дура, недотрога. Поразительно еще, как ты умудрилась выскочить замуж за такую хилую личность, как твой Брюс. Поделом тебе. Пойди и расскажи кому–нибудь, что к двадцати семи годам у тебя не было и десятка любовников. Ничтожество в кругу ничтожеств. Выше этого тебе не прыгнуть, хоть расшибись.