Кто сердце из груди себе ночью вырвет, тот розу получит,
Ему – лепестки и шипы,
Для него она свет разложит на блюде,
Для него чаши наполнит дыханьем,
Для него застонут тени любви.
Кто сердце себе из груди ночью вырвет и высоко подбросит,
Тот докинет его до нужной отметки
И камня сделает крепче,
Для него будет кровь звонко бить на часах,
Ему будет время его же рукою, как стрелкой, на часах себя высекать:
Он в шары красивые сможет играть
И о нас с тобой говорить
[146].
(Перевод К. Голубович)
* * *
Удивительно сходство между ранними стихами Целана и стихотворениями, написанными в середине ХХ века поэтом Жуаном Кабралом де Мело Нето, который в то время считался первым среди лирических поэтов Бразилии. Если читать тексты обоих авторов синоптически, то может показаться, что Кабрал и Целан играют в различные (но как-то связанные) игры одними и теми же картами.
Я выхожу из своего стиха,
Как тот, кто умывает руки.
Несколько ракушек, перевернутых, кристаллизованных
Всей суммой вниманья: несколько слов,
Которые я отпускаю, как птиц.
Возможно, одна из этих ракушек
(или птиц) вспомнит
Впадину – тело умершего
Жеста, уже наполненное воздухом;
Возможно, оно – как пустая
Рубашка, упавшая с моих плеч
[147].
(Перевод К. Голубович)
Для Кабрала морские ракушки, «затерянные в песчаных приливах», подобны «волосам», и они отличаются от той «достигнутой формы», получаемой в стихотворении, как от кончика волокна из «клубка / что медленно раскручивает / наше внимание»[148]. Стихотворения-вместилища, стихотворения-емкости, стихотворения-бутыли могут взорваться; они могут разорвать белое волокно – и даже цемент, – что творит их:
Стихотворение со своими лошадьми
Желает взорвать
Ваше точное время; разрезать
Белое волокно,
Весь его немой и прохладный цемент
[149].
(Перевод К. Голубович)
Ракушки, трупы, волокно и волосы – это те карты, которые сдает нам поэзия Кабрала, а кристаллизация и взрыв – это ее игра.
Другая игра поэта использует трупы, которые вмещаются – или не вмещаются по размеру – в свои могилы. Эта игра возникает в двух стихотворениях, посвященных кладбищам в Парнамбуко, области в северной Бразилии – родине Кабрала. Почва для людей, которые работают на сахарных плантациях, неровная – волнистая, как поверхность для похорон в море; могильные камни «не столько кресты, сколько мачты / кораблей, наполовину затонувших»[150]. Те, кто при жизни спал в гамаках, не лягут в гробы. Они остаются в земле:
Никто из этих мертвых
Не ляжет одетым в гроб.
Поэтому они не похоронены –
Они вылиты на землю.
Завернуты в гамаки, в которых спали,