. Уже за три года до этого он описывал свое ощущение «уничтожения различий и лишения крова» в мире – пустоты жизни, в которой он винил экзистенциализм: «Наш век – век экзистенциализма. Этот дух находит для себя служителей и исполнителей, которые без всякой духовности выполняют возложенную на них работу обезличивания, лишения нас крова и ускоряют, вопреки собственной воле, движения, которые никогда бы и не думали запускать»
[108].
Бертольт Брехт, который после войны хотел верить, что история снова вернулась на марксистские рельсы, встречался только с симптомами глупости и паралича, сказав даже в своей приветственной речи к Конгрессу народов в защиту миру 1952 года в Вене: «Эта бесчувственность в крайних своих проявлениях подобна смерти. Ее нужно преодолеть во что бы то ни стало. Очень многие люди уже сейчас представляются нам мертвецами. Они так мало делают, чтобы предотвратить грядущее несчастье, словно их уже постигла страшная участь, пока еще только грозящая им. И все же ничто не сможет убедить меня, что бороться против врагов разума во имя его торжества – безнадежное дело»[109]. Полный фрустрации и горькой иронии, ефрейтор Бэкманн – протагонист Вольфганга Борхерта в пьесе «Там, за дверью» – обнаруживает, что в мире есть только «факты». А правда действительно припрятана:
Да-да, понимаю. Спасибо. Теперь-то я понимаю. Есть только факты, и только факты никогда нельзя забывать ‹…› которые нам никогда не дадут забыть. С правдой далеко не уйдешь. С правдой теряешь друзей. Сегодня кто хочет правды? ‹…› – Да, я начинаю понимать, это факты[110].
Карл Шмитт уже давно чувствовал, что ирония – это его постоянное искушение и что она несовместима с действием и правдой. И, таким образом, он был «глубоко шокирован той истинной иронией, которая в виде объемной книги по концепции иронии лежит у меня на столе. Ирония – это столь действенное орудие разрушения, что даже упоминание о ней уже задает определенную атмосферу». Присутствие, считал Шмитт, что бы конкретно он ни имел в виду под этим словом (возможно, нечто близкое к «субстанции»), является единственным возможным антидотом для защиты против иронии, разрушения и дезориентации: «От присутствия к презентации и оттуда к репрезентации. А почему тогда у нас нет репрезенса (то есть „ренастоящего“), почему только репрезентация? Правда, вместо этого у нас есть Переучивание»[111]. Вдвойне иронично (так сказать) сегодня видеть, что в попытке защитить субстанциальность мира от иронического отношения Шмитт оказался неспособен укротить собственную иронию, стоило ему заговорить о «Переучивании» (