Полетели. И только самолет отделился от земли, как слышу голос командира звена в наушниках:
— Скорость, скорость смотрите.
Голос не такой нудный, но все-таки… Глянул на прибор скорости. Качнул раз-другой ручкой управления — стрелка стала на место.
— Высота, за высотой смотрите.
Вот, черт, высоту упустил. Гоню стрелку вариометра в набор высоты. Перебрал малость — скорость стала падать.
На первых порах такое случается. Самолет идет устойчиво, ровно, так уж его конструктор отрегулировал. Но вот начинает вмешиваться в управление курсант, и стрелки приборов, вроде бы увидев перед собою неопытного пилота, со страху разбегаются. Особенно когда курсант очень и очень старается, хочет показать такое совершенство, которого он еще не достиг. «Гоняется-гоняется» за стрелочками приборов и не поймет: что они ему показывают? А они ему показывают, что выгонят скоро этого курсанта из училища.
— А обороты? — опять спросил меня командир звена.
«Сам вижу… Обороты… обороты… Нá вот, прибавлю тебе оборотов…» — огрызнулся я мысленно и двинул сектор газа вперед.
— Шарики-то надо в центре держать, — подсказывает вторая кабина. Не кричит, говорит спокойно. А мне плевать, как он говорит. Ошибка на ошибке. Сижу как побитый, живого места на мне нет, весь перебинтован — и руки и ноги. Куда такому самостоятельно?
«Ах, шарик! Шарик-шарик, где ты был? На Фонтанке…» В отчаянии пихаю одеревенелой ногой педаль. Шарик бежит на место, но место свое проскакивает и забивается в угол.
«Действительно, мухолов…» — говорю я себе. Я тогда не знал названия атому чувству. Но это был не страх. Позднее, читая психологию, я узнал, что такое состояние курсанта называют «летной застенчивостью». «Красивое, поэтическое название», — сказал я тогда. А командир звена после полета сказал другое:
— Выпускать самостоятельно вас нельзя. Не могу просто. Уверен, напортачите. Пусть командир эскадрильи решает.
Я и сам был убежден, что он меня не пустит. Куда там? «Вот уж с комэском-то я слетаю», — пообещал я себе и опустился в кабину самолета, в котором уже сидел командир эскадрильи. Его курсанты любили, он многих выпустил самостоятельно. Может, и я полюблю.
После взлета ни звука: значит, все идет как по маслу. Я сразу приободрился, свободно на парашютном ранце подвигался. Хорошо-то как на душе. Зона техники пилотирования под крылом, а командир молчит. Такого еще не было, даже неприятно от этой дурной тишины. Я уже было хотел пилотаж выполнять. Но тут почувствовал: голова моя затряслась, задергалась, вроде бы ее электрическим током ударило. Оглянулся. Перед глазами разгневанное лицо командира эскадрильи, в руке он держит провод от моего шлемофона с колодочкой, которая, видать, отсоединилась, когда я ерзал на парашюте. «Так вот почему тихо было, я комэска не слышал… Это ж надо! И что мне так не везет? В самом начале полета. Теперь хвостом назад не пойдешь, на место не станешь, не повторишь. А-а, хоть заповторяйся…»