Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Вот картина! Свежая! Прямо перед глазами стоит. Погодка не в порядке. Дальневосточная пурга. Можно сказать, полетов не будет! — засмеялся он и, положив мне руку на плечо, добавил: — Ладно, пошли, а то мы одни здесь остались.
Мы медленно пошагали к воротам стадиона. Шли молча, но видно было по лицу Виктора Ивановича, что мысли о литературе его еще не покинули.
— А другие стихи читаешь, — нарушил он молчание, — ну бред какой-то! Не понимаю, куда же эти самые критики смотрят? Смешно: выпустят книгу, а потом начинают бить ее и в хвост и в гриву. Раньше-то что думали? Вот я слетаю на спарке с пилотом, если не увижу у него должной техники пилотирования — самостоятельно не выпущу. Хоть тут убей!
— Нельзя же, Виктор Иванович, так упрощенно подходить к литературе, — возразил я. — Ты на стихи смотришь со своей колокольни, а точнее — с командно-диспетчерского пункта. Поэты нам нужны всякие и разные. Читатель разберется, найдет истину.
— Почему же он должен искать ее? Писатели обязаны подавать читателю истину на тарелочке с голубой каемочкой, а не стараться его запутать. Писателей называют инженерами человеческих душ. Инженерами, понял? А если бы мой инженер так паршиво готовил мне технику к полету, я бы его в три шеи выгнал. А он у меня по сравнению с такими писаками — классик! Да, да, — подтвердил он. — Первого класса! Это, правда, формально, на деле он еще выше.
— Опять ты поэзию о гайками сравниваешь? Поэзия открывает нам такие ощущения, которые мы не чувствуем, не понимаем. Она заставляет думать, в конце концов.
Мы вышли из ворот стадиона. К дороге подкатил газик. Из дверцы высунулась белая голова водителя. Потанин, не глядя, махнул рукой:
— В гараж поезжайте!
Газик весело фыркнул, развернулся и помчался по дороге. Виктор Иванович остановился и, в упор поглядев на меня, спросил:
— Зачем же заставлять? А? Больно ты умным стал. Выходит, я кроме военной академии еще и литературный институт должен кончать для осмысления твоих невидимых ощущений? Под ремнем заставлять! Ну, даешь! — раскипятился Потанин. — Спорить тут нечего. Мы говорим о непримиримости двух идеологий, а сами подчас навстречу атомному бомбардировщику посылаем бумажных голубей. Один писака засомневался: был ли залп на крейсере «Аврора», другой утверждает, что никакого боя у деревни Дубосеково не было. Эти ощущения ты считаешь новыми? Давай спорить. Дед у меня Зимний брал, а под Дубосеково — отец был ранен. Что и говорить, напороли некоторые наши хрестоматы. Героический подвиг народа с трагедией перемешали, божий дар с яичницей спутали. Я бы таких писак, знаешь… Елкина мать! — хотел сказать Потанин что-то по-честному, но не сказал.