Марину не испугал его крик.
— Разошелся, орешь, если бы чувствовал свою правоту, не орал бы.
— Хватит! — Он остановился, поставил точку. — С тобой этот вопрос больше обсуждать не намерен.
Марина умолкла, пошла к двери и на ходу из-за плеча послала ему сожалеющую улыбку. И эта улыбка привела его в такое бешенство, что пришлось идти на кухню, пить валокордин, чтобы унять сердце.
Он знал, слышал когда-то, что никто не может больней обидеть, чем собственные дети, но столкнулся с этим впервые. Выставила глаза и обличает: где твои друзья, почему их нет? А по какому праву вопросы? На классном собрании сообщили: дружба превыше всего? Или наступил тот возраст, когда родители кажутся старыми недотепами, надо их немножко просветить, повоспитывать? Но чем дольше он раскачивал в себе обиду, тем больше возникало ответов на Маринин вопрос. «Я вообще не понимаю этого слова — «друзья». Есть соратники, есть товарищи, есть любовь, а друзья — это фикция, это групповая форма общения у молодости, когда сил в избытке и время еще не имеет цены». «А дружба двоих, когда поверяют друг другу сердечные тайны?» — «Видишь ли, Марина, для этого надо иметь тайны». — «Тогда вспомни, как дружили великие люди». — «Маркс и Энгельс были соратниками, и с этого меня никто не собьет. Герцен и Огарев? Да, были Воробьевы горы и молодая дружба, потом было соратничество. Марина, ты уже большая девочка, читай не только рекомендованную школьным планом литературу…»
Кто бы мог подумать, что недобрый вопрос дочери так его растревожит. Федор Прокопьевич несколько дней не мог успокоиться. «Знаю я этих друзей: вы — к нам, мы — к вам. Еда на столе, бутылки: друзья — дальше некуда, я тебя уважаю, ты меня уважаешь». Помнит он эти дружеские застолья, когда Вика, замученная плитой, уборкой, хозяйственными волнениями, сидела за столом с жалким лицом, а он умирал от скуки: во имя чего все это? Во имя того, что один пьяный «друг» сделает открытие: «Федор, ты человек!» А другой не забудет и Вику: «Давайте выпьем за хозяйку!»
«Но нельзя же без друзей», — говорила ему жена, когда Федор Прокопьевич утром на больную голову обещал ей, что положит конец этому людоедству. «Можно без друзей, — отвечал он, — даже нужно! Я не хочу вот так тратить деньги, разрушать свое здоровье, не хочу, чтобы ты за один день старилась на десять лет». Но головная боль проходила, а «друзья» оставались. И опять он сидел за столом, теперь уже в гостях, содрогаясь от мысли, что через неделю надо «отвечать» не менее обильными яствами и звоном бокалов в своем доме.