«Гибелью Нахимова была потрясена вся Россия» — так писали газеты того времени. Более точно и проникновенно сказал один из защитников осажденного города, офицер Вельяминов: «Только одна рана и одна смерть заставили застонать весь Севастополь».
Кондрату смерть Нахимова показалась болезненней новой раны, полученной опять в ночном бою. На этот раз его ранило в ногу во время очередной вылазки, но боль от раны была не такой сильной, как та, которую он испытал во время гибели любимого адмирала.
Богдана во время его очередного визита заметила, что он хромает, и заставила показать рану не только ей, но и присутствующему здесь в ординаторской опытному хирургу профессору Гюббенету, который заменял отозванного в Петербург Пирогова. Гюббенет тщательно осмотрел рану, заметил, что она воспалена, и сказал:
— Для заживления раны нужен покой. Я сейчас же положу вас в госпиталь.
Такое решение профессора испугало Кондрата. Этого он боялся больше всего. Поэтому решительно отказался.
— Ведь в госпитале нет мест, господин профессор… Нет мест для более болящих, чем я. Нет, я не могу. Мне совесть не позволяет.
Гюббенет удивленно взглянул на него.
— Гм… это очень трогательно, что вы проявляете такой альтруизм. Но могу успокоить вашу совесть: воспаление вашей раны совсем не исключает гангрены, а тогда… Придется ампутировать всю ногу. Вот почему я предложил вам госпитализацию. Да, господин мичман, только из таких соображений.
Кондрат понял серьезность того, что высказал ему Гюббенет. Но все же перспектива лежать на койке в этом смрадном аду ужасала его. Но как отказаться, чтобы не обидеть профессора, который является к тому же начальником его Богданы. И он решил прикинуться непонимающим.
— Что вы, господин профессор… Как можно, чтобы я потеснил действительно болящих… Нет, я не могу-с. Я лучше еще потерплю.
Гюббенет пожал плечами.
— Смотрите, мичман, как бы потом не было поздно. Богдана, присутствовавшая при этом разговоре, была удивлена.
Она-то хорошо знала понятливость своего возлюбленного. Знала его открытость, а тут… Она была очень щепетильна к любой мелочи, что касалась Кондрата. Поэтому, как только они остались наедине, она сказала:
— Не знала я, что ты, милый, так умеешь хитрить. Ранее за тобой такой дипломатии не водилось…
Кондрат смущенно прищурился.
— Правильно, не водилось ранее за мной такого, а вот за два года, что тебя искал, и хитрить научился. А ежели правду, то уж очень боюсь на госпитальную койку угодить. Не выдержу я. Просто задохнусь. Ну, а теперь насчет хитрости и дипломатии: ничего я в этом худого не вижу. Кроме того, это в природе нашей. Ведь мы оба хохлы, и недаром говорят «хитрый хохол». — Он улыбнулся.