нагромождение приемов продолжается достойным внимания рядом signis statuis elogiis historiis120— четыре слова с возрастающим числом слогов! Наконец еще один суперлатив (gratissimum, глубочайшую благодарность) и гипербат121. Богатство эстетических средств, полнота способов выражения превосходства столь велики122, что простота речи в следующей фразе зазвучит на этом фоне как откровение: at tribuno mïlitum parva laus pro factis relicta qui idemfecerat atque rem servaverat, но военному трибуну за его деяния досталась лишь скупая похвала, хотя он совершил то же самое и спас положение дел для Рима. Относительное предложение снова ретроспективно суммирует достижение героя. Язык при этом обладает величественной простотой надписи.
В сохранившейся в дословной передаче заключительной части катонова рассказа особенно ярко сказывается высокая мера функциональности в его владении языком и стилем. Где речь идет о последовательности событий, нет попыток создать искусственное чередование или рельефность, коль скоро суть дела этого не требует. Но как только появляется потребность выделить тот или иной элемент, сосредоточить внимание на контексте или противопоставлении, логические частицы и подчинительные структуры тут же оказываются в катоновском арсенале. Красочность архаического языка и синтаксиса служит целям ретардации, где того требует дело и где нужно яснее выделить связь между событиями. Нужно ли противопоставить римскую трезвость многоречивому героическому культу Греции — тут же в сознательном контрасте с тяжеловесной роскошью архаической uЬer^as^ обилия, предстает лапидарная скупость. В этом эффектном антиклимаксе вновь обнаруживается уже отмеченный нами специфически катонов ритм, который— вопреки закону Бегагеля — разительно превосходит раздутое величие следующей за ним краткостью. Напротив, психологическая тонкость, как, например, отражение римской дерзновенной отваги в изумлении врагов, скорее является неосознанным побочным продуктом предметной обусловленности изображения. То, что Катон хотел сказать, он и говорил и всегда говорил это в форме, соответствующей предмету. Слово всегда было к его услугам, оно послушно следовало за ходом его мысли — переменчивой, но неизменно обращенной к сути дела. Если написанное имеет художественный эффект, то как раз это воздействие никогда не было предельной целью пишущего. Тот факт, что художественный эффект остро чувствуется и даже оказался необычайно плодотворным в истории римской литературы, — относится к тайне величия человека Катона, которому этот род славы, безусловно, не казался достойным того, чтоб к нему стремиться.