— А как же! Только намучилась сильно.
— Что так?
— Это оказалось намного сложней, чем я думала. Вернее — чем ты рассказывал.
— Ну так! Закон базара, — усмехнулся Рыч. — На торжище всегда так делается, при мене. Своя работа превозносится. Чужая — измельчается.
— Так ты, оказывается, торгаш, а не охранник.
— Есть маленько. Только, слышь, девочка, хватит мне мозги подковывать. Рассказывай, где Баро золото прячет?
— Скажу, конечно. Только… золото в обмен на Кармелиту. Если помнишь.
— Извини, но я тебе прямо сейчас Кармелиту сюда не притащу.
— И не надо. Я этого не выдержу. У меня уже и так сердце дергается. Просто расскажи, как… как… ты собираешься… — Люцита замолчала, не сумев выговорить ни одного слова из богатого списка: “убить”, “порешить”, “прикончить”…
— Не волнуйся. Как говорится, будь спок! Мы уберем ее аккуратно… Аккуратно — значит на глазах у всех…
— Как это? — изумилась Люцита.
— Слушай. Наши все гудят. Табор ваш готовит какое-то новое представление?
— Да.
— Кармелита там участвует? — Да.
— Что она делает?
— Трудно сказать… — в голосе прозвучали ревнивые нотки. — У нас концерт хороший, накатанный. На “бис” идет. А она там еще чего-то своего надумала. Ну, вроде как концерт превратить в спектакль.
— А это правда, что когда Миро на сцене мечет в тебя ножи, то вы оба в масках?
— Да. Мы так придумали. Эффектно получается. Маски заказали черные, парчовые — очень красивые.
— Послушай, Люцита” помнишь, Кармелита как-то тебя из этого номера выжила?
— Помню, — сказала она недовольно (зачем напоминать об этом, и так тошно).
— Для Кармелиты первое представление тогда обмороком закончилось. А вот сейчас ты должна уступить ей свое место. Ну, скажем, ногу в последний момент подвернешь.
— Зачем?
— Что “зачем”? Ты дурочкой-то не прикидывайся. Только что о себе рассказывала, такая умная, такая догадливая. А тут ничего не понимаешь. Кармелита встанет вместо тебя у щита. А я в это время подменю Миро. И приколю ее к деревяшке, как бабочку!
* * *
Засыпая, Антон подумал, что так, как все складывается, лучше бы и не просыпаться вовсе. Однако проснулся. С утра чувствовал себя по-прежнему — униженным и побитым. Не к кому прислониться, пожалиться. Все гонят, как собачонку.
“Значит, вся надежда только на себя. Ведь я — Астахов. Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов! Я — Астахов!” — повторял Антон, словно заклинание.
И вроде бы помогло. Он успокоился. Подумал: нужно сделать все, чтобы у папы (да, да, именно папы, только так и никак иначе он будет называть Астахова!) не было поводов ругать его. Он станет достойным сыном. Ведь он может. У него уже почти получается. Не зря же отец сделал его заместителем. А все, что было до того, — так, глупости… Детские шалости, на которые каждый имеет право.