– Коли не чудище – коснись-ка! – голос у нее звонкий оказался, сама ладная, статная. Коса толстая, губы красные, словно спелая земляника. Только вот странность – не слышу никакого запаха от нее. И лицо слишком бледное, словно у мертвяка.
– Тоже мне задачка! – Иван быстро поднял подковку, мне протянул, чтобы и я подтвердила, что не задымлюсь, прикоснувшись к железу, хотя все едино – странные хозяева у хаты лесной. Не вся ж нечисть боится железа, есть такие, кому осина да соль с чесноком беда-бедой, а кто-то от полыни верещит да плюется, как вот русалки аль омутницы с озерницами. Но коль только выходцев из Нави боятся в этой хате – то их дело.
Главное, чтоб сами чисты были – так не заставишь же соль есть али полынью хлестать не будешь? Но решила я быть повнимательнее, и пока в хату заходили, незаметно ото всех, кроме куколки, съела несколько семян травы одной чародейской, которая сон гонит.
Гоня озабоченно нахмурилась, мол, отдыхать всем надобно. Я и знала, что она посторожить может, но все ж не внушали мне доверия бабка с девкой эти, словно чуяло сердце беду да зло, что в землянке притаились. Казалось, в углах сруба, в землю вросшего, тени прячутся опасные – зазеваешься, схватят, уволокут в подпол, а оттуда прямиком в пекло, в огонь проклятый.
Огонь трещал в очаге посредине избы, была она черной, древняя постройка, когда дым выходил через дверь, и сейчас девка оставила ее приоткрытой, чтобы меньше чада было. Две лежанки с медвежьими шкурами, лавка и стол в дальнем углу, травы сушеные, пучками по-над головой развешанные, на окошках – яблоки, хотя дивно то, откуда в лесу взялись, сколь шли, плодовых деревьев не видали.
Нахмурилась и я вслед за Гоней, глядя, как Иван беззаботно располагается на лавке – от выхода далековато.
– Вы как в лесу нашем нонче оказались? – спросила старуха.
А мне захотелось ответить едко – так же, мол, как и вы. Но промолчала. Негоже гостю на хозяев голос повышать, какие б те хозяева ни были. Надеялась я, что закон гостеприимства удержит всю тьму, что ощущалась в доме этих лесунок. Не были они людьми, чуяла я то нутром, хоть и доказать не могла – выглядели совершенно они по-человечески. Тут скорее к нашему Ивану можно претензии выставлять – рога торчат, шерсть на руках густая, глаза дикие, едко-зеленые, а клыки и когти и вовсе что у волка.
И лишь оказавшись внутри избы, я поняла, что свет и правда не от бликов заката был. За цветастой занавеской еще лежанка угадывалась, старуха туда сразу и отправилась, бормоча что-то про человечий дух.
– Не обращайте на нее внимания, бабушка у меня после стольких лет в этом лесу боится пускать гостей в избу, – тихо сказала девка, перекидывая косу за плечо, чтобы та в котелок не нырнула. – Меня Яськой зовут, я всю жизнь тут прожила, в Приграничье, научилась видеть, кто злой, кто нет, а кто и вовсе неживой. У тебя хоть рога и клыки растут, а все ж человек ты. Почти человек. И добрый. Впрочем, некоторые люди будут похуже дикого зверья…