Михеев с досадой захлопнул очередной том «квинтэссенции» и выбрался из лабиринта полок.
- Нашли что хотели? - заинтересованно осведомилась библиотекарша, недоумевая, почему же вся мудрость человечества не помогла ее читателю прояснить интересующий вопрос. Михеев смущенно развел руками, и она обидчиво отвернулась от него.
«Так, может, дело в слепоте, с которой служат идее? - додумывал он уже на улице.- И в самой идее, конечно,- нравственна и прогрессивна ли она! Служение реакционной идее даже без изуверства - безнравственно…»
На том Михеев тогда и закончил свои разыскания и раздумья о фанатизме, хотя и не был до конца удовлетворен ими, да и не знал, как и где это может пригодиться.
Теперь - сегодня! - пригодилось. Чтобы разобраться в своем отношении к Марфе Мезенцевой, полтора десятка лет мучившей себя и около двух лет - его, Михеева, и десятки других людей. К ней, скрывавшей от государства принадлежащие народу ценности, которые в эти годы так нужны были стране.
Да, не изувер она, не исступленный в ненависти
человек. Но - слепо и истово служивший реакционной идее, храня верность несуществующему «царственному дому».
Слепота служения - не индульгенция от греха неправды. Именно она, идейная слепота, вела старушку, принесшую вязанку хвороста на костер, сжигавший Яна Гуса, защитника угнетенных. Она толкала к изуверству некоторые секты старообрядцев. Слепота может привести даже доброго по природе человека к преступлению против нравственности и закона.
Мезенцеву можно пожалеть как запутавшегося из-за своей слепоты человека, но оправдать ее ни перед законом, ни перед нравственностью нельзя.
Поезд уже отошел от Шарташа, слева в окнах поплыли кварталы утреннего Свердловска, справа - строящиеся здания Втузгородка. По пыльной Восточной громыхали грузовики. Трудовой уральский город начинал свой рабочий день.
- Пиши: кулон с бриллиантом, аметистом и плетеным жемчугом… Бриллиант на пять карат. Аметист… Да на жемчуг… Пиши: шесть тысяч золотом…
…Прямо с вокзала Михеева вместе с ценностями доставили в кабинет к Свиридову. Высыпав на стол содержимое банок и разровняв по зеленому сукну сверкающую груду золота и самоцветов, Михеев и сам замер от восхищения. Благородная красота созданных природой богатств в соединении с вдохновенным искусством человеческих рук покоряла своим величием. Разве одними рублями оценишь это!
Свиридов, медленно обходя стол, шумно крякал от восхищения, довольно похлопывал по плечу замершего с пустой банкой в руках Михеева. Хватнув со стола какую-то замысловатую вещицу, взвешивал ее на руке и подмигивал Патракову: