А мне жутко интересно стало посмотреть, как Батон уколы терпит.
— Нет, — говорю, — нет, Батончик, он как раз дома. Идем вместе?
Зашли мы к Пал Григорьичу, Батон ему пузырьки показывает.
— Знаю, — говорит Пал Григорьич, — мне уже звонили. Давай сюда ампулы.
Пал Григорьич достал из шкафчика большой шприц, туда, наверное, целый стакан войдет.
Батон как заверещит:
— А там был не такой, не такой!
— Это для лошадей, — говорит Пал Григорьич. — Хочу просто, чтобы ты знал: будешь еще мозоли грызть, буду таким колоть. А пока можно человеческим.
Достал Пал Григорьич другой шприц, поменьше.
— Может, это для взрослых? — спрашивает Батон. — А для детей у вас нету?
— Как колоть, так вы дети, а грубиянничать — взрослые. Спускай штаны.
— А зачем? — спрашивает Батон.
— Долго я еще с тобой буду разговаривать?
— У меня не расстегивается.
— Ничего, сейчас расстегнется.
Пал Григорьич подтянул Батона к себе, расстегнул ему пояс и положил Батона на диван. Потом вынул шприц из кипятильника, отломал у ампулы головку и стал набирать лекарство. Батон лежит на животе. Глаза у него круглые, как у совы, и он ногой дергает.
— Не шевелись, — говорит Пал Григорьич. — Не так уж и страшно.
— У-у… — отвечает Батон. И еще раз: — У-у-у…
— От этого не умирают, — говорит Пал Григорьич да как воткнет шприц. Даже я зажмурился.
Батон как дернется.
— Тпррру! Сатана! — говорит Пал Григорьич и смеется. — Вставай. Придешь завтра в то же время.
Вышли мы с Батоном на крыльцо. Он трет рукой по штанине.
— Как же, приду еще… Чуть меня насквозь не проткнул.
На другой день Батон на укол не пошел. Пал Григорьич заходил к ним домой, но Батон его еще издали заметил и спрятался в сарае. И на следующий день он опять спрятался, и никто не мог его найти, пока Пал Григорьич спать не ляжет. Два дня он от Пал Григорьича бегал, а потом рука стала заживать. Но работать Батон не мог. Мы красили лодку, а он ходил вокруг и хвастался, что еще неделю может не ходить в школу.
С Илларионом в эти дни мы не разговаривали. Мне он не больно-то нужен, а Колька тоже по два раза звать не будет. Вообще-то у меня был один вопрос, но первый спрашивать я не стал. Илларион тоже ничего не говорил. На уроках он больше не выскакивал, сидел тихо. Зато девчонки вокруг него извивались, как ужи. Только и слышно:
— Ларик, иди сюда, что скажу.
— Ларик, у тебя ластик есть?
— Ух, Ларик…
— Ах, Ларик…
Если бы Илларион стал с ними шептаться, я бы в жизни на него больше не посмотрел. Но он молчал. Девчонкам говорил только: «да» или «нет». И за это я почти простил ему высокую культуру и то, что он не стал с нами драться, а его мать кормила нас обедом. Но девчонки так и бегали около Иллариона. Чем больше он молчал, тем сильней они бегали. Это прямо все замечали. Только Наташка Кудрова сказала мне: