— Я ждал тебя, малыш, — сказал он.
14
Речь его была невнятной, а в руке зажата бутыль с вином.
— Х-хотел сказать тебе, что это правда. До последнего слова — правда. Без них я не могу писать. Они были тут, все это время. С тех пор, как мы покинули Гавань. Весь корабль — троянский конь, мать его!
Что значило — троянский конь, я понятия не имел. «Стелла» жутко стонала и дергалась, проволочные ванты гудели, точно струны огромного разбитого пианино. Джонсон все еще говорил:
— Они заставили меня вспомнить. То, что я давно позабыл. О том, как я был корреспондентом на войне. В батальоне сопротивления у Лэттри.
— Вы сражались вместе с Лэттри?
— Нас вместе взяли в плен. — Джонсон покачал головой. Он отпил из бутыли. — Мы натянули сеть поперек устья лощины. И поймали двоих. Они запутались в сети, и один из них сорвался, весь в зеленой пене. Лэттри взял нож и пошел на них. Он весь измазался в этой гадости, но тем не менее подошел туда и прикончил его. А потом у Лэттри начались неприятности с тем, вторым. Он начал кричать мне, чтобы я спустился и помог ему. Так что я спустился, и тоже весь извозился в этой штуке. Поначалу она лишь немного жгла. Потом я почувствовал, что руки и шея у меня как-то странно немеют. А потом она вроде как скопилась у меня в голове. Лэттри было хуже — ему досталось больше. Мы больше не могли идти и сели. Тут они нас и взяли. У Лэттри все еще в руке был зажат нож, когда они притащили нас в гнездо. Кормили этим их желе. Такая красная восковая штука.
Я помнил это желе. Генри обычно держал целые кувшины с ним в кухне. Иногда, когда он уставал от работы, он пробовал его. Потом какое-то время он сидел неподвижно, ничего не говоря. Но я чувствовал, как от него исходит наслаждение, и однажды, когда он вышел с Управляющим, я отправился в кухню и открыл один из кувшинов. Внутри была утрамбованная красно-золотая паста. Я набрал немножко кончиком пальца и лизнул. И это было последнее, что я помнил, когда очнулся в своей постели, а Генри склонился надо мной и протирал мне лоб влажной тряпкой. Я вырубился на два дня.
— Да, я его пробовал, — сказал я.
— Ну, так ты знаешь, что оно с тобой делает. Не знаю, сколько они нам его дали, но к тому времени, как мы очнулись, мы изменились… видели все их глазами. Как и ты.
Я почувствовал, что краснею.
— И тут ничего нельзя поделать. Это — все равно, что влюбиться в кого-то. Кажется, ради них ты готов на все. Отмахать тысячи миль, чтобы купить им туфли. — Джонсон взглянул на меня. — Хочешь опять запустить газ, да?
— Ага.
— Чего ты этим добьешься? — Он заморгал. В глазах У него стояли слезы. — Я ведь и вправду думал, что у меня получается, малыш. Я и вправду думал, придурок, что это я пишу новый роман.