Спор о том, кто похитил и куда увез сидонскую царевну, сопровождал утреннюю трапезу не впервые. Алейпт любил перекусить здесь, на кладбище северо-восточнее перешейка Селлады, между Периссой и Камари, среди голых куросов с выдвинутой левой ногой и кор с плоскими улыбками, на холстине с неотмываемыми пятнами оливкового масла и печеной рыбы. В эту же тряпку был завернут и нынешний завтрак: лепешки, козий сыр, зелень. Воду пили из ручья, холодного до зубной ломоты, бегущего неподалеку от стелы, которую Латипос подрядился украсить эпитафионом. Вина Алейпт не употреблял, хотя напиток богов привезли на Феру его любимые финикияне. Но Алейпт старомодно считал вино жреческой привилегией. Латипос был с этим не согласен в корне, однако с учителем не спорил. Вина в округе водилось — хоть залейся.
Ставить стелу над водой было не лучшим замыслом. Заказчик не хотел, чтобы его жену кто-то видел даже каменной и задрапированной, поэтому велел водрузить над погребальным сосудом не кору, а простое надгробие из пирейского пороса, серо-желтоватое, с круглым навершием. Алейпт подозревал, что это от жадности, но Латипос так не думал. Он вообще старался избегать какого-то отношения к заказчикам, но учитывая, что женщинам почти никогда не заказывают эпитафионы, понимал, что этот вдовец свою суженую любил. А может, она оставила ему такое наследство, что заслужила, по крайней мере, известняковой памяти.
Латипос слышал много разных версий похищения. Взгляд его тихо плавал. От многометрового трехслойного жерла вулкана к буро-красной рогоже берегового песка, похожей на настоящую, какая, чуть трепеща, покрывала теперь стелу от соленого ветра, и оттуда — к черно-фиалковому глянцу содержимого бездонного котла — кальдеры, образовавшейся после катастрофы и заполненной беспрепятственно хлынувшей эгейской водой.
Алейпт, выросший в лабиринтах Пиргоса и привыкший смотреть на Феру сверху вниз, как все горцы, отличался заносчивостью. Из Пиргоса можно было увидеть даже скалы Крита. Латипос был родом из портовой Периссы, и мать его, как все местные женщины, трудилась на сборе шафрана и пропиталась его запахом до корней волос. Говорят, из пасти быка, укравшего царевну Европу, тоже несло шафраном. Отец Латипоса, как все мужчины, рыбачил и навек провонял подтухшим на жаре клюворылом. Песок в Периссе черный и море открытое — не то что вулканическая яма кальдеры. Зато водоросли красные, и рыбы мечутся туда-сюда, словно натыкаясь на прозрачные стены и в ужасе поворачивая назад, уже успев забыть, что там их встретит такая же незримая препона.