— Ясно? Ясно, я спрашиваю? — проревел Фалалеев, окидывая оставшихся царственным взглядом. — А теперь — прочь отсюда! Быст-рро! Бегом! Врассыпную!
И посыпались толчки, пинки и тумаки. Люди разбегались, уходили в подворотни, переулки и подъезды. Поспешно, потирая ушибленные места, семенил по улице высокий седобородый дед. С достоинством, отряхая сбитый с головы картуз, удалялся крестьянин. Держась за плечо, кашляя, отплёвываясь и тихо матюгаясь, ковылял, пошатываясь, рабочий. Разъезд выехал на Большую Рождественскую и зацокотал в сторону Богоявленской площади. А у тумбы, присев на угловой столбик тротуара, жалобно всхлипывал реалист Мишка Шарапин.
Вот тебе и свобода! Вот тебе и народоправство…
Давно опустел перекрёсток Большой Рождественской и Пошехонской. Захлопнулись окна, отлипли от них любопытные лица. И только реалист Мишка Шарапин по-прежнему сидел, свесив голову, на угловом столбике тротуара, мелко вздрагивал и тихо всхлипывал. Антон, оглядевшись, шагнул из подворотни и подошёл к нему.
— Здорово, Царапин, — по-училищному приветствовал он Мишку, осторожно коснувшись его плеча.
Тот поднял голову и вздрогнул.
— К-каморин? Антоха? — удивлённо выдавил он, всё ещё заикаясь. На раскрасневшихся щеках дрожали крупные слёзы. Глаза были мокры, злы и растерянны. — И ты… И ты здесь? Н-ну и ну…
— Здесь. А где ж? Да… Досталось тебе, я смотрю!
— Хватило. Каковы милиционеры-то, а? — сквозь сжатые зубы прогудел Мишка. — С-сволочи! И кто бы мог подумать… Карасёв-то! Тише воды был… Да я им что?! — с бешенством выкрикнул Мишка. — Бандит? Разбойник? Чтобы так меня… А этого-то, щуплого, чуть не застрелили! Ну, порядочки! Попомните, гады! — и погрозил кулаком в сторону Богоявленской площади.
— Может, и попомнят… — хмуро отозвался Антон, читая воззвание на тумбе. — А вот нам-то что теперь? Ума не приложу…
— Сам не знаю… — проворчал Мишка. — Ишь, гниды… Красные им плохие. Да красные так не скотничали…
— А красные-то чего? Так и сдрапали, выходит? — обернулся Антон.
— Красные… — презрительно процедил сквозь зубы Шарапин. И вдруг понизил голос до полушёпота. — А много их было, настоящих красных? Вон фараоны-то мигом побелели…Так и другие. А кто были настоящие, тех быстро… На цугундер да и к стенке, долго ли у них! Если они с нами…вот так, — и Мишка грозно шмыгнул носом, — то уж с ними-то! — и махнул рукой.
— И что? Всех постреляли? — холодея, еле выговорил Антон.
— Н-не знаю… Но палили всю ночь. Да ты, небось, слышал, чего я тебе… В Кокуевке, у театра, как раз чины всякие жили, советские. Так они подкатили пушку и — ба-бах! Жуть, что делается!