Винсент целыми днями спал, а ближе к вечеру просыпался и уходил «по делам», никому не сообщая, что это за дела, хотя все знали, что он идет в «Балагур». Он возвращался домой под утро, все такой же хмурый и молчаливый, с помятым видом, и от него ощутимо несло виски и табаком. Он бросил школу, что, наверное, и к лучшему; у них все равно не было денег, чтобы оплачивать обучение в дорогой школе Старлинга. Френни больше всего раздражало, что Винсент водит домой непонятных девиц, каждый раз разных, включая Кэти Штерн, бывшую папину пациентку, нимфоманку и клептоманку. Она окопалась в спальне Винсента и наотрез отказывалась уходить. Вот тут-то Френни и пригодилась давняя привычка подслушивать папины терапевтические беседы. Она знала, что Кэти панически боится птиц, и запустила Льюиса в спальню брата. Не прошло и пяти минут, как Кэти с дикими воплями выскочила из комнаты в одном нижнем белье, пытаясь сбросить ворона, который вцепился ей в волосы. Френни потом пришлось выметать клочья выдранных волос. Через пару дней обнаружилось, что Кэти украла мамино жемчужное с золотом ожерелье от Шанель.
– С ней было весело, – сказал Винсент. – Она ведет дневник, куда записывает всех своих мужиков. Фотографирует их члены и вклеивает фотографии в альбом. Говорит, будет делать коллаж. Как я мог ей отказать?
После смерти родителей Винсент сделался совершенно неуправляемым. Если он кого-то и слушал, то только Френни, да и то не всегда.
– Как же ты не понимаешь, Френни? – говорил он. – Надо жить прямо сейчас, потому что потом будет поздно. Все очень скоро закончится.
Ему было почти шестнадцать, но выглядел он взрослее. Высокий, черноволосый, угрюмый, он повсюду ходил с гитарой, что придавало ему еще больше очарования – очарования, опасного как для тех, кто влюблялся в него до беспамятства, так и для него самого.
Джет практически не вставала с постели, хотя врачи утверждали, что она полностью излечилась. Сломанные ребра срослись, синяки и отеки сошли, порезы на руках и коленях зажили, и шрамы были почти незаметны. Даже шрам на лице – неровная линия, похожая на цветок на изломанном стебле, – побледнел и был виден только при определенном освещении.
– Зачем? – отвечала она каждый раз, когда Френни предлагала сходить погулять.
Джет перестала причесываться, ее длинные волосы спутались так, что их не брала никакая расческа. Она не мылась и ела только хрустящие хлебцы, запивая их имбирным лимонадом. Она спала с томиком Эмили Дикинсон, который ей подарил Леви. Он написал на титульном листе: Навсегда – состоит из многих – Сейчас