— Баю-баю-баиньки… — совсем тихо пропела Маша.
Она смотрела на свою дочку и, кажется, пыталась определить, насколько глубоко та заснула. Юле были знакомы эти колебания: положить сейчас в кроватку? Или стоит покачать еще? Маша, ступая осторожнейшим мягким шагом, поднесла дочь к кроватке с высокими решетчатыми стенками и медленно, медленно, медленно, наклоняясь и будто всем корпусом влезая в кроватку, стала опускать девочку на ложе. Но как только спина младенца коснулась матраса, девочка изогнулась и закричала.
Это был особый, сверлящий, пронзительный плач младенца, который Юля уже успела забыть. Настолько истошным крик младенца бывает лишь в первые месяца четыре, а затем мягчеет, и милосердная амнезия снисходит на родителей: когда чаду исполняется год, первые месяцы и первые крики укрываются туманом забвения. А теперь дочка Маши вопила так отчаянно, что ее крик прошивал насквозь, от него переворачивалось сердце и хотелось сделать что угодно, лишь бы прекратить это.
— Черт! — крикнула Маша и добавила еще несколько непечатных ругательств.
Она выдернула дочку из кроватки и стала быстро качать ее вправо-влево, затем подбежала к красному фитнес-мячу размером с пуф, плюхнулась на него и начала качаться на нем, укачивая ребенка. Но девочка не унималась.
Юля подлетела к потолку и присела на шкаф. «Эх, Юля, вуайер ты, любопытная Варвара! Хотела на чужую красивую жизнь посмотреть — на, любуйся!» — корила она себя.
Как в партитуре Листа, где было написано на одном листе: «играть быстро», на втором: «еще быстрее», на третьем: «еще быстрее», на четвертом: «быстро как только возможно», а на пятом все ж таки: «еще быстрее», максимально истошный крик младенца превзошел себя и стал все же еще истошнее.
— Да не знаю я! — крикнула вдруг Маша.
Она бросила дочь в кроватку и сбежала на кухню, а Юля полетела за ней. Секунду позади длилась тишина, а потом вопль ребенка возобновился с новой силой.
— Я без понятия, как ее успокоить! — рычала Маша на кухне.
Она схватила со стола тарелку и швырнула об стену, Юля еле успела увернуться. За первой тарелкой последовала вторая, третья, чашки, сахарница, блинная сковородка, толкушка, блюдца… Артобстрел был такой, что перекрыл младенческие крики. Длинные черные волосы Ким разметались, глаза горели ведьминским огнем.
Юля взмыла к самому потолку и наблюдала за этим, приговаривая: «Ой!.. Ой-ей-ей!»
Наконец посуда в доступе кончилась. Ким полезла было в ящик, вытянула фарфоровую селедочницу, примерилась ею, но опустила руку.
— Вот был бы Вескин рядом, убила бы, — сквозь зубы сказала она.