– Счастлив! – сказал Алексей. Даже не сказал, а рявкнул.
Сотникова замолчала.
– Эй! Ты здесь? – опять спросил Алексей.
– Здесь, – сипло сказала Сотникова.
– Не плачь, – сказал он. – Бедная моя Сотникова. Ты, наверное, думаешь: «Ах, если бы не этот Леша Перегудов! Ах, если бы я была с Мишкой! Если бы я поехала с ним летом в Ялту! Стала бы его девушкой, а потом его женой. Он бы не умер! Я бы его спасла! Я бы его сняла с иглы. Он бы у меня бросил пить. Он бы у меня стал ученым, не хуже этого подлого Леши Перегудова». Не надо, Сотникова. Не мучайся. Ничего бы не вышло. От водки и наркоты не лечатся. Это раз и навсегда. Это приговор. Не трави себе душу!
– Заткнись, – сказала Сотникова, но трубку не бросила.
– Нет, ты уж меня выслушай. Не в наркоте дело, если серьезно. Он был обречен с самого детства. Потому что был как будто аристократом. Очень гордился своим дедушкой, своей особой компанией. Избранные! Все сплошь дети академиков, генералов и министров. Советская аристократия. Но это фуфло, Сотникова. У нас совсем другая страна. Аристократов отменили в семнадцатом году. Перестреляли или выгнали в Париж, там они шоферами работали. А советские аристократы – это совсем не то. Это какой-то балаган. Особенно их дети. Выродки. И я выродок, Сотникова моя дорогая. Держись от нас подальше. Где мы – там какая-то дрянь. Комедия, водка и ранняя смерть. Вот кто у твоего мужа мама с папой? Инженеры? Врачи? Доценты? Или рабочий класс? Это прекрасно. Это то, что надо. Запомни, Сотникова: если ученый – не выше профессора, если военный – не выше полковника. Сотникова, ты меня поняла? Эй, ты меня слышишь?
– Да, – сказала она.
– Сотникова, давай повидаемся.
– Не надо. Не хочу изменять мужу. И тебе не советую изменять жене. Ты ее любишь? Вам хорошо? Вот и отлично.
– Да ты что, дура? Я же в смысле просто поговорить, пообщаться.
– Это ты дурак, – наконец она повесила трубку.
Алексей растерянно послушал короткие гудки, а потом сказал: «Ну и пошла она!»
– Ну и пошла она на… – Юля коротко выматерилась, выдохнула, развела руки и откинулась на диванную спинку. Прикрыла глаза – устала диктовать.
– Так что же, он подлец? – спросил Игнат.
– Нет, что ты, – сказала Юля. – Он просто умеет чувствовать свою подлость. И это в наше время уже немало. Я устала от этого куска. Я сейчас просто сдохну. Но пускай я сдохну, но я закончу… Поехали дальше!
27.
Надо было плюнуть на все, – думал Алексей. Бросить МИРЭА и пойти на филфак или истфак МГУ, или просто в Областной педагогический имени Крупской. Был такой. Назывался МОПИ. «Попал в МОПИ – сиди и не вопи». Так Сотникова говорила, она сама была из МОПИ. Ну и чего плохого? Пошла же дочка великой антеннщицы Генриетты Михайловны Карасевич не по маминым стопам, а в Строгановское училище, и ничего, и все прекрасно, будет художница, да она уже художница! Он, конечно, не художник, таланта нету. Ну и что? Стать простым советским гуманитарием. Зарабатывать сто двадцать в месяц, изучать русскую поэзию начала ХХ века, и никакого тебе бортового радиоэлектронного оборудования. Ничего, как-нибудь, зато никаких допусков, испытаний, ободранных локтей, бессонницы, нервов, ранней лысины. Никакого академика Ланского, та еще сволочь, и Бажанова тоже, и лучезарного стукача Базиленко, никого… Хотя черт его знает. Наверное, среди благородных гуманитариев тоже полно сволочей и гадов.