— Эхе-е, — выдохнул Точ Ких.
— Это значит, что домик у тебя будет, скорее всего не маленький. Но господин генерал ясно дал понять — «пожизненный присмотр».
— А это как, ваше высокоблагородие?
— С охраной, дурак будешь.
Из легких доносителя вместе с воздухом, вышел тихий стон.
Он млел.
— Это значит охранять будут меня. Как персону…
И в этот момент Фолк нанес ему удар ножом в сердце, подхватил падающее тело Точ Киха и еще дважды взмахнул ножом — в грудь, в живот.
Для убедительности.
Доноситель умер тихо и сразу — короткие судороги и все.
Фолк отволок тело Точ Киха в самую гущу кустов возле забора полисадника, где торчали прошлогодние высохшие сорняки, проверил карманы доносителя. Какие-то бумажки, горсть монет и бумажник. Фолк намеренно оставил карманы вывернутыми, взял бумажник, сунул в карман своего плаща и распрямившись, быстро пошел прочь, вдоль темной улицы.
Через несколько минут он уже находился на Второй улице во дворе дома номер пять.
Он стоял у густого кустарника, от которого исходил запах молодой распускающейся листвы, напротив темного подъезда, где высокий старый тополь касался своими ветками покосившегося без фонарного столба.
Фолка била противная внутренняя дрожь.
За те несколько проведенных в море часов, он буквально продрог от холода и все никак не мог согреться.
Перед подъездом на скамейке без спинки, сидел крупный в светлой рубахе и темных брюках мужчина. В опущенной вниз руке он держал зажженную папиросу.
Мужчина икал.
Все окна, выходящие во двор, были темны, за исключением одного на первом этаже крайнего окна, из открытой форточки которого доносился сиплый звук патефона.
Сидевший на лавке был пьян и напавшая на него икота, никак не давала ему затянуться папиросой.
Зная номер комнаты, Фолк без труда определил окна Роука Вак и его мнимой тетушки. Окно Роука находилось на втором этаже барака третье от угла, окно Тосии Вак было так-же третьим от угла, на первом этаже.
— Ик, твою…
Проникнуть без шума в окно на второй этаж он не мог, а в окно на первом мешал, сидевший на скамейке, мужик. Время шло — мужик курил и временами икал, а Фолк стоял в десяти метрах от него, выжидая, когда тот наконец, уйдет.
Из подъезда вышла женщина — темный, в светлых пятнах сарафан, маленькая и худая, волосы собраны в короткий хвостик на макушке. Она остановилась рядом с мужчиной и тихо (Фолк едва расслышал ее слова), сказала просительно:
— Марун, пойдем, поздно уже.
Ее тонкий силуэт темным призраком отчетливо выделялся на фоне световой полосы, горящего за бараком, фонаря.
Марун затянулся папиросой, не ответил.