Пугало, как выяснилось, залезло во владения Клавдии Ильиничны. Спать Петуховы еще не легли, и в одном из окон сверкала старая люстра-каскад с пластмассовыми подвесками. Туда пугало и метнулось — то ли на свет, как огромный мотылек, то ли подвесками соблазнилось, переливающимися и заостренными на концах. На шум прибежал Петухов — и сначала обмер, увидев шипастого монстра, уже воткнувшего в свою наволочную голову с десяток подвесок на манер короны и теперь пытающегося выдрать люстру целиком. Сначала обмер, а потом схватил кочергу и бросился защищать свою люстру, свой дом, свою Клавдию…
Когда на участок явились остальные дачники, все уже закончилось. Везде были стекла, алые брызги и обломки злополучной люстры. Под окном, в хризантемах, лежал мертвый изломанный Петухов. Клавдия Ильинична сидела на крыльце, глядя вокруг с бессмысленным первобытным недоумением. А посреди всего этого продолжал мерно махать топором Никита в залитой кровью футболке. Останки пугала, которое он изрубил в щепки, никак не могли успокоиться, шевелились по-паучьи и вздрагивали. Вьюрковцы не сразу их заметили, и поначалу им представилась ужасающе ясная картина — Никита Павлов в приступе белой горячки зарубил несчастного Петухова.
Катя, которую держали под локти Андрей и Яков Семенович, рванулась к Никите с криком:
— Хотел выяснить? Выяснил?!
— Главное — сохранять спокойствие… — Клавдия Ильинична тоже вышла из оцепенения, приосанилась, откашлялась. — Главное… чтобы никакой паники… надо сохранять… — и заплакала, беспомощно охая и подвывая.
— Павлов, отдай топор, — ровным дружелюбным голосом, каким обычно говорят с сумасшедшими, попросил Андрей.
Никита внимательно осмотрел все, что осталось от пугала, и бросил топор в траву:
— Да подавись.
А Катя продолжала шептать одними губами:
— Убили, убили, убили…
Дэнчик нашел у бабушки на антресолях палатку и загорелся идеей протестировать ее на природе. В спутники идеально подходила Стася. Стася была не похожа на обычных девчонок, она ничего не боялась, отлично плавала и вообще была приспособлена к реальной жизни и так рьяно доказывала это Дэнчику, что сама не поняла, как очутилась в загородном автобусе. Дэнчик с азартом рассказывал о Сушке, по которой ходил в детстве с родителями на байдарке.
Автобус выплюнул их у старой остановки. В глубине темнела огромная надпись «ИДИ ДОМОЙ», умилившая Стасю своей цензурностью. С дорожной насыпи открывался вид на бархатное поле, чуть подальше зараставшее лесом, и притененную ивами речку.
— Вот это я понимаю, — сказал Дэнчик и поскакал вниз, неуклюже запинаясь.