Каптенармус — старшина из сверхсрочников, мрачный, брюзгливый человек — записывал на карточку размеры одежды.
— Нога? — сказал он.
— Тридцать два, — ответила Клава.
— Я спрашиваю размер обуви, — сказал старшина.
— Тридцать два, — повторила Клава.
— Да ты что, не понимаешь, что у тебя спрашивают? — обозлился старшина. — Покажи ногу.
Клава показала. Старшина захлебнулся от негодования.
— Тут что тебе — детский сад? Где я такие сапоги возьму? Вот тебе сапоги недомерки сорокового размера, а на портянки постарайся добыть пару простынь. Может, тогда они и не спадут…
И все-таки сапоги спали, когда Клава, которая участвовала в боях на севере, в Карелии, однажды под огнем тащила раненого в холодном осеннем болоте.
Она тяжело простудилась. Долго лежала в госпитале.
С этого времени начались у нее болезни, так иссушившие тело, приглушившие звонкий голос…
От веселой красавицы Клавы остались только глаза — мягкие и глубокие. Лоб пожелтел и покрылся морщинами, щеки втянулись, губы увяли. Но что было особенно больно, особенно обидно — не могла Клава иметь детей.
Долго совещались Петр Афанасьевич и Клава и решили взять ребенка на воспитание.
Дело это оказалось вовсе не таким простым и легким, как об этом часто говорят и пишут. Потребовалось много хлопот, справок о здоровье, о семейном положении, заработке, квартире и прочих справок.
Наконец они пришли в детский дом, где молодая, официально строгая заведующая предложила им выбрать ребенка.
Между Петром Афанасьевичем и Клавой еще дома по вопросу о выборе был серьезный спор.
Что мальчика — это было решено с самого начала, но муж настаивал на том, что мальчика нужно взять крепкого, а Клава говорила — ласкового.
— Откуда же видно, ласковый он или нет? — возмущался Петр Афанасьевич.
— Я узнаю, — упрямо твердила Клава.
В детском доме у Клавы разбежались глаза.
В младшей группе были белокурые, розовощекие девочки, словно сошедшие с картинок, черноглазые мальчики с уморительными нежными рожицами — веселые и лукавые, бойкие и тихони.
И вдруг Клава увидела на руках у няни маленького, редковолосого мальчика с удивительно знакомым профилем.
— Да ведь это твоя копия!.. — воскликнула она и протянула руки к малышу. Он к ней охотно пошел.
Петр Афанасьевич, как всегда в минуты волнения, слегка посапывая носом, осторожно убрал со лба малыша влажную прядку, конфузливо улыбнулся, согласился:
— А нос и впрямь как у меня…
Это решило судьбу малыша. При переезде на новое место они никому не рассказали, что ребенок взят в детском доме. Да если бы и сказали — им не поверили. Сходство маленького Пети с Петром Афанасьевичем — такое заметное с самого начала — со временем, казалось, все увеличивалось.