Ставя Южную Осетию под свой контроль, «северный близнец» официально вел дело к тому, чтобы создать как можно скорее для «южного братца» правовой статус типа того, который в начале 1990-х был уже естествен в правовом поле России, где прочно утвердился модус суверенитетов низшего ранга с их «неотъемлемыми правами». Конечно, в то время такой курс должен был отчаянно бесить Грузию, стремящуюся оформить себя как государство грузинской нации-этноса и много раз отвергавшую устами своих политиков применимость к себе российской федеративной модели. Тем хуже для Грузии, думали во Владикавказе, если обгладываемая революционной стаей «малая империя» не сумеет или не захочет обрести согласие также и с «легитимистскими» силами на Северном Кавказе! Так определился курс, который должен был позволить набирать очки Галазову и его окружению как «национальному руководству» в обоих несовпадающих значениях «нации» – и этноса, и гражданства. Ингушский вызов, представленный как общая угроза «дружному многонациональному народу Северной Осетии», и разделенность осетин по Главному Кавказскому хребту, переосмысляемому в объединяющую их территорию, казалось, переводили в геополитические трансформы мучительные для многих обществ региона внутренние функциональные дисбалансы, позволяя снимать и изживать последние во внешних отношениях североосетинского общества.
Осетинская «народная историософия» глазами политолога
[36]Можно сказать, что в те годы, о которых идет речь, складывавшийся «осетинский проект» был сопряжен с популярным восприятием истории, сближавшим разные группы осетин – от номенклатуры Владикавказа до бунтарей Цхинвала. Подступиться к реконструкции этой «народной (популярной) историософии» весьма удобно, сравнивая трактовку югоосетинского кризиса рубежа 1980-х и 1990-х в текстах грузинских и осетинских авторов, пытающихся поместить этот кризис в некую долгосрочную историческую ретроспективу, как она видится тем и другим.
Для анализа грузинской версии представительным источником могут служить наработки комиссии во главе с Э. Шенгелая, созданной в начале 1991 года грузинским парламентом с целью обосновать ликвидацию осетинской автономии.
Центральным мотивом в сюжете, выстраиваемом грузинскими экспертами, оказывается постулируемая непрерывность существования с III века до нашей эры государства грузин, включавшего и землю так называемой Внутренней Картли, где позднее расположилась Южная Осетия. Звеньями истории этой «вечной Грузии» оказываются и античное Иберийское царство, и средневековая империя династии Багратионов, и провозглашенная в 1918 году грузинская национальная государственность. В своей ранней истории эта вечная Грузия включала «всю территорию сегодняшней Грузии и еще, по крайней мере, ее половину, находящуюся сейчас в составе Турции, Армении и Азербайджана. Поэтому все протекавшие на этой территории политические и культурные процессы должны рассматриваться как происшедшие в Грузии, а не в общем географическом ареале, как то хочет представить определенная часть (в основном осетинских) исследователей» [Из истории взаимоотношений 1991: 4]. Тем самым принципиально разные формы государств, включая и полиэтнические империи древности и Средневековья, и естественно возникавшие на их руинах осколочные княжества, рассматриваются как формы репрезентации объемлющей все Закавказье Грузии, географической ниши грузинского народа. Грузинские земли VI–IX веков в качестве византийских, иранских и арабских провинций, множество царств и иных суверенных владений на этих же землях в XV–XVIII веках, разделенных между иранской и турецкой имперскими зонами, Тифлисская губерния Российской империи в XIX – начале XX века – все эти факты