Проект Ахсарбека Галазова: подступы и неудача
Можно уверенно утверждать, что к концу 1992 года у Галазова и его окружения уже вполне сложился упоминавшийся выше стратегический проект для Осетии – похоже, в то время приемлемый для большей части и северо– и югоосетинского общества, за вычетом немногих честолюбивых активистов. Проект включал измерения социофункциональное и геополитическое.
Первое, пожалуй, лучше всего сформулировал сам Галазов в 1995 году, выступив на конференции в Государственном университете им. К. Хетагурова. Он заявил, что «трагедия бывшего Советского Союза и народов, которые жили в этой великой советской империи, связана и с тем, что политически на этом очень сложном этапе строительства общества отказались фактически от услуг деятелей науки, культуры и искусства. А ведь во все времена государственные деятели и политики могли строить успешно свою работу только на основе тех выводов, которые делались учеными, деятелями культуры и искусства. По моему глубокому убеждению, другая беда связана с тем, что деятели науки, культуры и искусства, отложив в сторону свои инструменты, свои методы познания мира и отражения мира, все стали заниматься политикой. Жизнь показала, что на это они просто не были способны и к этому они не были приготовлены. Ученые, деятели культуры и искусства, как показала жизнь, оказались в политике малыми детьми» [СО, 1995, 27 июня].
Итак, если для цхинвальских пассионариев вроде Чочиева политической «закваской» общества виделся «союз Воинов, Философов и Художников», контролирующий «патриотичных» номенклатурщиков вроде Кулумбекова, то с точки зрения Галазова идеальным был обратный расклад: выработка политики официальными носителями власти, «людьми норм», с привлечением интеллектуалов для разработки неких совещательных «выводов», относящихся к формулировке национальных интересов, каковые держателями власти («кратократами», по удачному определению А. И. Фурсова) перерабатывались бы в реальные цели политики. Так что интегративное управление обществом и целеполагание-целедостижение оказывались бы практически «склеены».
Похоже, что в порядке реализации подобной схемы в мае 1993 года на II съезде осетинского народа с благословения властей был создан «Стыр Ныхас» («Большой Совет») – собственно совет достаточно (не беспредельно) лояльных к режиму Галазова политизированных интеллектуалов во главе с профессором М. И. Гиоевым. Еще годом раньше при намеках на возможность такого органа кое у кого в Северной Осетии возникала тревога по поводу предвидимого возникновения структуры, способной конкурировать с официальными властями [СО, 1992, 16 октября]. Взбудораженный собственным опытом отношений с Чочиевым и Тезиевым, Т. Кулумбеков в канун созыва II съезда осетинского народа в интервью владикавказским журналистам предупреждал об опасности «бонапартизма» и желал съезду и «Стыр Ныхасу» в качестве условия их успеха «изначального отказа от борьбы за власть» [СО, 1993, 21 мая]. Все эти опасения не оправдались. Но наблюдатели, оценивавшие в последующие годы деятельность «Стыр Ныхаса», то и дело терялись в толковании функций этого органа. Критики, желавшие видеть в нем по преимуществу общество осетинского национально-культурного возрождения, смущались его концентрированностью на сугубо политических делах [Гостиева, Дзадзиев 1995: 34]. Журналист В. Н. Любицкий, работавший при Временной администрации осетино-ингушской конфликтной зоны, оценивая крутое выступление «Стыр Ныхаса» против подписанных Галазовым летом 1994 года Бесланских соглашений с Ингушетией, недоумевал: «Кто кем управлял?» «То ли президент Осетии выполнял волю “Стыр Ныхаса”, отражающую, по официальной версии, мнение народа, то ли он сам использовал эту организацию как инструмент общественного влияния в республике?» [Любицкий 1995: 30].