Молодая Раневская. Это я, Фанечка... (Шляхов) - страница 57

Работа над ролью строилась так. Помимо репетиций, два раза в неделю Фаина занималась с Павлой Леонтьевной — делилась с ней мыслями, показывала те или иные фрагменты в новой трактовке, рассказывала, чем еще она дополнила образ Шарлотты Ивановны. Иных актеров приходится тормошить для того, чтобы они дополняли образы своих героев яркими штрихами. Фаину, напротив, приходилось осаживать, чтобы она не перебарщивала.

Однажды, когда они с Павлой Леонтьевной в очередной раз обсуждали Шарлотту, Фаина вдруг разрыдалась и сказала, что она прекрасно понимает свою героиню, потому что сама в родительском доме чувствовала себя такой же неприкаянной, как Шарлотта в доме Раневской. Павла Леонтьевна ответила ей, что без страдания невозможно стать актрисой, ведь оно побуждает к духовному росту и делает чувствительнее. Павла Леонтьевна вспомнила, что сама она тоже страдала в детстве, потому что ей казалось, что старшую сестру мать любит сильнее, чем ее.

Фаина рассчитывала сыграть Шарлотту Ивановну в Евпатории. Ей было интересно сравнить, как одни и те же зрители воспримут ее в столь разных ролях, как Маргарита Каваллини и Шарлотта Ивановна. Заметят ли? Оценят ли? Что напишут критики, если вообще что-нибудь напишут? Временами Фаине начинало казаться, что Маргарита — предел ее возможностей. Тогда она замыкалась в себе и начинала хандрить — забивалась в какой-нибудь угол и тихо страдала. Павла Леонтьевна, заметив это, уводила Фаину на прогулки. На людях Фаина быстро оттаивала, потому что не могла равнодушно смотреть на окружающих. "Посмотрите, какой интересный типаж!" — говорила она, указывая взглядом на человека, чем-то привлекшего ее внимание, и начинала оживленно обсуждать его, разумеется, шепотом. Скоро от хандры не оставалось и следа. Павла Леонтьевна объясняла, что сомнение — непременный спутник таланта, что только бездари никогда не сомневаются, и спрашивала, что послужило причиной хандры на этот раз.

Причины каждый раз были разными. То Фаина вдруг начинала волноваться из-за того, что у Шарлотты Ивановны в пьесе есть собачка, а у нее никогда не было ни собаки, ни кошки. Только канарейка, да и то недолго — день или два. Когда канарейка умерла, Фаина так по ней убивалась, что поклялась впредь не заводить никакой живности[20]. Павла Леонтьевна успокаивала ее и говорила, что все равно в спектакле участвует плюшевая собачка, а уж с ней-то Фаина обращаться сумеет, и вообще собачка — это штрих, подчеркивающий одиночество Шарлотты. Но Фаине непременно хотелось живую, настоящую собаку. Актриса Софья Милич рассказывала забавную историю по поводу собачки Шарлотты Ивановны. Она играла Шарлотту Ивановну в Харькове (об этом уже упоминалось выше). Спектакль был премьерным, новую пьесу Чехова давно ждали, ажиотаж был невероятный, и режиссер Николай Песоцкий, ставивший пьесы в антрепризе Дюковой, ужасно боялся, что не сможет угодить публике. "Он вообще был страшный трус, — морщилась Милич, — те, у кого нет таланта, всего боятся, потому что не знают, что им надо делать. Но поскольку Песоцкий был трус, он никогда не перечил Дюковой, а для Дюковой это было главным достоинством. Она не выносила, когда ей прекословят. Наш Павел Анатольевич не проработал бы у нее и дня. Видя, как сильно волнуется Песоцкий, Дюкова попросила актера Александрова помочь ему. В отличие от унылого Песоцкого, Александров был человеком с воображением. Он много чего придумывал, в частности он решил, что Шарлотта Ивановна должна выйти на сцену с настоящей собачкой. Непременно с настоящей. Это добавит спектаклю достоверности и будет оригинально. Песоцкий засомневался, Дюкова тоже, но Александров отмел их сомнения одной фразой. "Антон Павлович одобрил бы!" — сказал он, и оба согласились. Сначала Александров обратился к циркачам, понадеявшись взять какую-нибудь собачку в аренду, но те ему отказали. Тогда он раздобыл где-то, не иначе как купил у живодера, старую суку, помесь мопса с пуделем и с кем-то еще. Главным ее достоинством была происходившая от возраста флегматичность. Мы назвали собаку Жюли. Я пару раз выходила с ней на сцену, она вела себя безукоризненно. Генеральная репетиция тоже прошла хорошо, но во время премьеры, когда мы с Ильнарской, игравшей Раневскую, появились на сцене, в зале раздались аплодисменты. Аплодировали поклонники Ильнарской, которая пользовалась в Харькове неимоверной популярностью. Увидев полный зал и услышав аплодисменты, моя спокойная Жюли взвизгнула, напустила лужу мне на ботинки и удрала прочь. Слава Богу, что в зале этого почти никто не заметил, потому что все смотрели на улыбающуюся Ильнарскую. Она была такая кокетка, что при аплодисментах прерывала действие и начинала рассылать воздушные поцелуи… Позже мне разъяснили, что я сделала ошибку. Мне надо было перед спектаклем накормить мою Жюли досыта, тогда бы она не была такой нервной…".