- В телятник без печек… - договорила Марфа Тихоновна. - Нет уж, - ответила она на все речи председателя, - нет уж, отпусти. Ничего у нас с тобой не выйдет. Вы по-моему работать не хотите. А я по-вашему не могу. Стара я уже. На покой нора. Ну, а если вам что от райкома будет, меня не вините!
Напоминание о райкоме словно ударило председателя/ Он встал.
- Хорошо, - сказал он, - я сейчас зайду в правление, подпишу твою просьбу. И па собрании буду голосовать, чтобы тебя отпустили. За то, что помогла нам в трудные годы, спасибо. А насчёт райкома, я думаю, райком сам разберётся, кто прав, кто виноват.
И, заметив Настю, которая стояла, прижавшись к притолоке, и слушала их разговор, улыбнулся ей:
- Ну что, шеф? Уходит бабка-то. Придётся тебе на смену выходить. А?
Настя хотела ему что-то ответить, но вдруг опустила голову и залилась слезами. Председатель искоса взглянул на Марфу Тихоновну: она сидела ещё более гордая, ещё более замкнутая, с горькой и насмешливой улыбкой в уголках тонкого рта. Никита Степанович понял, что старуха глубоко уязвлена его скорым согласием отпустить её и теперь сговориться с ней уже нет никакой возможности.
Миновало ещё несколько дней. И вот наступило утро, когда Марфа Тихоновна встала, как всегда, до зари, оделась и села на лавку, не зная, за что взяться. От работы её освободили, из колхоза отпустили… Живи, как душе хочется!
В доме ещё спали. Марфа Тихоновна неслышно вошла в горницу, задумчиво поглядела кругом. Так же неслышно вышла на улицу… Вся жизнь прошла в этом доме, под этими берёзами. И хорошее и плохое. Это был её дом, её двор, её палисадник…
После завтрака Марфа Тихоновна стала собирать свои вещи - платье в клеточку, которое надевала по праздникам, полотенце с широкими кружевами, кофты, платки…
Невестка, забыв, что на столе стоит немытая посуда, молча смотрела, какстаруха увязывает свой узелок. Прохора не было: он пошёл за лошадью, чтобы отвезти мать. Настя была в школе. Тихонько напевал ветер в трубе, гудели за стеной электрические провода…
«Неужели и в самом деле уйдёт? - думала невестка. - Неужели решится?»
Но когда заскрипели у крыльца полозья пошевней и голос Прохора остановил лошадь, она вдруг поняла, что старуха действительно уходит из дому.
- Мамаша! Мамаша! - порывисто сказала она. - Да что же вы делаете? Да что вы, одумайтесь! Из своего дома!… Из своего колхоза!… Как будто выгнанная… на старости лет! Да бросьте вы это! Останьтесь с нами.
Но Марфа Тихоновна уже надела своё новое синее с рыжей лисицей пальто. С каменным лицом, не глядя в глаза невестке, она поклонилась ей: