— Я в детстве частенько у бабушки в поместье живал, недалеко совсем от нас, прямо под Новгородом. Так вот, она любила мне на ночь всякие странные вещи рассказывать.
— Сказки?
— Не совсем. Что-то о старине, о каких-то прошлых делах. И в том числе обожала поговорить как раз о древних славянах. — Он кивнул на лежавшую рядом с Невельским книгу Карамзина. — Вам ведь известна поговорка «Первый блин — комом»?
— Разумеется, — кивнул Невельской, отворачиваясь к окну, за которым уже поплыл залитый бесконечным дождем болотистый пейзаж.
— По версии моей дражайшей бабули, — продолжал широко улыбавшийся от своих воспоминаний спутник, — пословица сия вовсе не означает неудачи в первом начинании.
— Вот как?
— Совершенно так, Геннадий Иванович! Бабушка моя утверждала, что в древности у наших предков она, во-первых, звучала гораздо длинней, а, во-вторых, значение имела совсем иное.
— И как же она звучала?
— «Первый блин — комам, — торжественно начал цитировать спутник, нарочито выделив звук “а”,— блин второй — знакомым, третий блин — дальней родне, а четвертый мне». Представляете? Это же о радушии нашем русском, о гостеприимстве, а вовсе не про обязательное фиаско.
— Любопытно, — согласился Невельской. — И кто же такие эти комы?
— Медведи.
— Медведи? — Он даже слегка поднял правую бровь.
— Точно так. Они, оказывается, в большом почете были у древних славян, потому и первый блин обязательно им причитался.
Решение о том, что поездка в Гельсингфорс должна состояться не морем, но непременно сухим путем, исходило от господина Семенова. Он уверял, будто за каждым кораблем, выходившим из Кронштадта, наблюдали десятки недружественных глаз. За судном, на борту которого будет замечен капитан-лейтенант Невельской, согласно подозрениям господина Семенова, должна была увязаться вообще целая армия соглядатаев и разнообразных шпионов. Принадлежность этих шпионов тому или иному ведомству либо государству он предпочитал не уточнять, однако настоял на вояже по суше, дабы наверняка обезопасить едва начатое предприятие и не раскрыть заинтересованным сторонам местоположение вновь назначенной верфи. Невельской подобные меры находил плодами слишком взволнованного ума, однако возражать на сей счет господину Семенову не имелось положительно никакой возможности. Полномочия, предоставленные тому лично графом Перовским, сделали из него к этому времени натурального тирана. Поэтому экипаж с моряками теперь едва плелся по раскисшей чухонской дороге. Лето выпало крайне дождливое.
Спутником Невельского, просветившим его касательно старинной пословицы, был давний его сослуживец и практически однокашник Петр Васильевич Казакевич. В Морском корпусе они проходили обучение в разных ротах, однако по выпуску служили впоследствии почти всегда на одном корабле. Судьба и особое расположение Федора Петровича Литке сделали так, что эти два молодых офицера вместе переходили с одного борта на другой, стоило их командиру сменить флагман.