И попробуй теперь объясни, что он совсем не то имел в виду.
Он звонил жене, но каждый раз слышал холодное: «Думаю, Слава, мы с тобой сказали друг другу все, что хотели», а потом в трубке раздавались короткие гудки.
Надо было ехать к ней, но стоило только подумать о встрече, какая-то сила будто пригибала его к земле. Воздух, словно в сказке, становился густым и вязким.
Зиганшин старался сам вести хозяйство и заниматься детьми, но тут Лев Абрамович, почему-то пряча глаза, сказал, что до конца недели будет занят в городе и не сможет забирать их из школы. Пришлось позвать маму, хотя он и обещал Фриде, что этого не будет.
Вдруг в той просьбе Фриды ему увиделся прямо-таки запредельный эгоизм. Да, ей было неприятно, что в доме хозяйничает другая женщина, ну и что? А что он тоже страдает и с большим трудом справляется с бытом, это, значит, не важно? Он должен отказаться от утешения и ласки родной матери, лишь бы Фрида была довольна?
Конечно, она пострадала больше, потому что перенесла тяжелую болезнь, но он, черт возьми, тоже потерял единственного сына! Однако его чувства и потребности никого не интересуют.
Он бегал, ублажал, прогибался, глотал обиды и все равно оказался кругом виноват, как только позволил себе господи, даже не сделать, а всего лишь попросить о том, что ему необходимо!
Зиганшин злился и злился, крутил в голове колесо одних и тех же обид и все никак не мог остановиться, хотя обычно быстро остывал. С другой стороны, он обычно и женат не был, прорву лет жил один и мог только на себя самого сердиться.
Сейчас ему совсем не хочется, чтобы Фрида возвращалась домой, но кончится ее санаторный срок, и все наладится. Она потихоньку займется делами, и на пустые выяснения отношений не останется ни сил, ни времени. Света с Юрой ждут ее, рядом с ними Фрида оттает, придет в себя.
Лев Абрамович целый день где-то ездил, вернулся позже Зиганшина и попросил того зайти к себе. Мстислав Юрьевич удивился, потому что обычно дед проводил вечера у них, иногда даже оставался ночевать, если днем не топил.
Войдя, Зиганшин поежился от холода.
– Пошли к нам, Абрамыч! Спать скоро, с печкой заводиться смысла нет.
Тот отрицательно покачал головой, вышел и вернулся с охапкой дров.
– Да брось! Не дай бог, угоришь или уснешь раньше времени и спалишь на фиг всю деревню!
Лев Абрамович с преувеличенной тщательностью уложил дрова в печи, взял из висящей на стене авоськи старую, пожелтевшую газету, скомкал, сунул под дрова и поджег. Быстро закрыл железную дверцу, и стало слышно, как пламя занялось, зашумело, сквозь щели потянуло дымком, но воздух быстро устремился наверх, в трубу.