— Джон, ради бога, прекрати! Ты отлично меня знаешь.
— Нет, пока не узнаю. Который сейчас час?
— Почти шесть.
— Шесть часов утра или шесть часов…
— Джон, если ты дурачишься, я тебе этого никогда не прощу. Либо ты просто дурачишься, либо… о боже! Пойдем, я отведу тебя домой.
И он позволил увести себя по траве прочь от телефонной будки.
— То есть, по-твоему, все это было просто иллюзией? — спросил он, с трудом за ней поспевая.
— Что ты сказал?
— Я о том, что в реальности ничего этого не происходило.
— Чего не происходило в реальности?
— Ладно, забудь.
— Джон, ты вспомнил наконец, кто я такая? Вспомнил, где ты находишься и что вообще происходит?
— Нет, я… нет.
— Тогда слушай внимательно. Меня зовут Памела Хендрикс. Сейчас август тысяча девятьсот шестьдесят первого года, и мы находимся в колледже Марлоу в Вермонте.
— В Вермонте?
И вот тут он расплакался, потому что все ею сказанное и впрямь походило на правду; но если это было правдой, значит все остальное было лишь видением — и тогда он выставил себя в глупейшем свете перед всеми в колледже Марлоу (кто не видел лично, вскоре узнает от других). Он уже чувствовал на себе их взгляды, когда шел через кампус и пытался костяшками пальцев смахнуть слезы со щек, — презрительные и насмешливые взгляды тех самых людей, чьи голоса подбадривали его на пути к Эпштейну и потом в его доме; а вскоре и сам Эпштейн, конечно же, присоединится к хору насмешников.
В пропахшей смолистым деревом спальне общежития она действовала как грамотная сиделка. Первым делом велела ему снять одежду и лечь в постель, а затем опустилась рядом на скрипучий стул.
— Джон, ты меня слышишь? — спросила она, когда он перестал плакать и вновь потерял представление о времени: мог быть полдень, а могла быть и полночь.
— Да.
— Я тебя оставлю на несколько минут. Ты обещаешь не покидать эту комнату?
— Да. Но тогда и ты пообещай мне кое-что.
— Хорошо, милый. — Она потрогала его лоб прохладными пальцами, как молодая мать, проверяющая, нет поднялась ли у ребенка температура.
— Что бы ни случилось, обещай, что не позволишь им забрать меня отсюда.
— Ох, ну конечно же. Я обещаю, милый. Я никому не позволю тебя забирать куда бы то ни было.
После этого, казалось, прошло много часов — спал он или бодрствовал? — пока не послышался легкий стук в дверь, а затем голос Эпштейна:
— Мистер Уайлдер?
— Одну секунду.
Он бросился к стенному шкафу, схватил свои штаны и натянул их на голое тело, прежде чем впустить профессора.
— Что… чем могу быть полезен? — сказал Уайлдер.
— Я ни в чем не нуждаюсь, спасибо. — Эпштейн опустился на стоявший у стены стул. — Честно говоря, мистер Уайлдер, я пришел сюда только потому, что я за вас беспокоюсь.