Какое тяжелое бревно! А надо его поднять на верх штабеля. Клава согнулась дугой, Валька отчаянно пыхтел и отдувался. У Сережи задрожали колени, вот-вот он выпустит бревно, тогда оно придавит Вальку… Но бревно подхватили чьи-то сильные руки. Сережа перевел дух — Фима-монашка.
Вчетвером они затащили комлистый сутунок, Фима жалеючи поглядела на Клавину бригаду.
— Надорветесь вы. Давайте вместе… Аксенок, Липа, идите сюда!
Каково же было удивление ребят, когда Мирон обмерил штабеля и сказал, что поставлено не пять кубических сажен, а пять с гаком.
— Кубометров сорок пять!..
— Ура! — закричал Валька.
Чуплай повел плечами налево, направо.
— А что, хлопцы, давайте поставим шестую сажень!
— Правильно!
— Даешь шестую! — крикнула Клавдия Ивановна.
Опять застучали топоры, завизжали пилы. Поставить шестую сажень всем очень хотелось. Теперь ребята работали, как на пожаре, и уже не по бригадам, а кто с кем попало.
Валька перебегал с топором от елки к елке, но везде успевали обрубить сучья раньше его. Вдруг Сережа с ужасом увидел, что Валька бежит к обгорелой пихте, а та валится на него.
— Валька-а!..
Валька метнулся, но было уже поздно. Сучковая вершина, падая, с головой накрыла мальчишку.
Сутулый человек в халате, шлепая галошами, обутыми без ботинок, сошел с веранды в садик и остановился в изумлении. Еще вчера здесь ярко цвели георгины, пьяно пахли молочные табачки. В одну ночь клумба почернела. Спаленные ледяным дыханием цветы превратились в жалкие головешки. Белесый иней упал на траву, кусты акации и сирени.
Над лесом поднималось солнце. Робкие лучи дотянулись в сад. Напрасно!.. Теперь не вернуть цветы к жизни.
Человеку стало безмерно жаль георгин. Он сел на скамейку и задумался.
…Аркаша любил сидеть у матери на коленях, обхватив ее шею руками, а еще больше любил слушать, когда она играет на рояле. Пальцы матери мелькали по белым и черным клавишам, от их прикосновения рождались нежные звуки. Мальчик нередко засыпал в кресле, убаюканный ими.
Овдовев, генерал Лойко поручил воспитание сыновей свояченице. У сухонькой, близорукой тети Тины было доброе сердце. Она укладывала детей спать, читала им сказки, водила гулять по бульварам и с утра до вечера семенила по дому мелкими быстрыми шажками. А когда мальчики подросли, стала готовить их в гимназию, сперва старшего Глебушку, — потом — Аркашу.
Младший брат совсем не походил на старшего. Аркаша не любил шумные игры и рос тихим, задумчивым, не по летам серьезным. Может быть, от матери унаследовал он любовь к музыке и чуткий слух.
Только в редкие часы Аркаша менялся до неузнаваемости. Когда приходила маленькая Римма, подвижная, как стрекоза, девочка с глубоко запрятанными глазами и жиденькими косичками, они взапуски бегали по комнатам, прыгали на стулья, и генеральский дом наполнялся звонким шумом, как птичьим гомоном. Тетя Тина удивлялась странной перемене и не знала, как остановить расшалившихся детей. В другой раз мальчик с девочкой играли в четыре руки на рояле.