Вечером заседал школьный совет, но на этот раз ученических представителей не пригласили и даже секретаря ячейки. Чуплай, улыбаясь, говорил ребятам:
— Нас голоса лишили. Одни преподаватели чепе разбирают. Скворечня, поди, Клавдию Ивановну клюет. Ну, да мы ее в обиду не дадим.
— Мама у Липы — портниха, — рассказывала Клава. — Козу держит, огород сажает. В прошлом году я ходила к Липе. Домик у них до окошек в землю врос, самый плохой дом в селе.
А дня через два явилась в городок Липина мама. Низенькая, тонкая, она очень походила на Липу. Только лицо было не розовое, как у дочери, а желтое, со множеством морщинок. Она плакала и приговаривала, что «лучше руки на себя наложить, чем такому случиться». Потом как-то сразу успокоилась.
— Одежонки у Липочки нет. Ни шубки, ни пальтишечка. Платья ей из старья переделываю, да и переделывать не из чего.
Девушки утешали портниху, а Сереже казалось странным, как она может сейчас говорить о платьях.
Липа стала безучастной ко всему, не понимала, о чем ее спрашивали и, молча, собирала вещи.
Провожать ее высыпало все общежитие. Мирон с Аксенком крепко привязали к салазкам подушку, чемодан и потрепанный портфельчик. Липа взглянула последний раз на крыльцо и заплакала.
— Не тужи, Липа!
— Пиши, как и что!
— Не думай учиться бросать! Слышишь? — неслось наперебой.
— Хватит! Не похороны! — прикрикнула Рая и потянула санки за веревку. А за ней двинулись провожающие.
Женька одиноко стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу и покуривал папиросу.
— Какой же ты подлец! — разозлился Сережа. — И попрощаться не подошел!..
Вдруг произошло нечто непонятное. Женька бросил окурок и побежал догонять Липу. Он выхватил из рук Раи веревку от санок, та удивленно отстранилась. Толпа ребят и девушек стала редеть, а когда санки доехали до леса, возле них осталось трое: Женька и Липа с матерью.
— Видать, испугался гимназист! — подмигнул Аксенок. — Крепко мы на него даванули. Порядок!..
Задорный скворец, выпятив взъерошенную грудь, орал весеннюю чепуху. Наверно, он радовался, что прилетел домой, нашел хорошее дупло, а может, просто был доволен погожим днем и синим небом. Сережа долго следил за ним глазами, потом, щелкая языком, передразнил.
— Прилетел, говоришь? Здравствуй! А мы скоро разлетаемся.
Да, скоро, через три месяца. Ему вдруг стало безмерно жаль Абанер, друзей, преподавателей. Жалко всех, даже Аксенка и Раечку-таратаечку. Здесь он вырос, вступил в комсомол, узнал столько нового. Абанер как огонек в пути. И тотчас сложились строчки новых стихов. Он прочитает их на выпуске.