Была ранняя дружная весна. Еще совсем недавно стояли крепкие морозы, март повеял теплом, а сегодня на улице стало как летом. Снег на поляне растаял, только в тени лип и елочек лежали потемневшие рыхлые кучи. Ярко светило солнце в безоблачной синеве, пахло сыростью и прелью, галдели крикливые грачи.
Сережа так близко подошел к скворцу, что неугомонный певец заметил и вспорхнул, а юноша с сожалением проводил его глазами.
Возле общежития стояла поломанная кровать с кривыми ногами. Ее вынесли, когда уехала Липа. Взглянув на кровать, Сережа тотчас увидел заплаканное Липино лицо.
Больше о Липе на собраниях не говорили. Новоселов ненадолго притих, но скоро повеселел и, кажется, не замечал, что ребята и преподаватели сторонятся его. «Обойдется, мол, забудется».
Но о Липе не забыли. По последнему санному пути прибыла комиссия. Говорили, нарочно «по делу Липы», будто в уезд поступили всякие сигналы о школьном городке и даже о выпускной группе, и кое-кому придется солоно.
Седая женщина в дымчатых очках с птичьим носом казалась зловещей, усатый украинец мало разговаривал, но был чуть добрее. Они ходили на уроки, а после занятий Назар Назарович водил их в общежитие, библиотеку, на электростанцию. Но что нашла комиссия, никто не знал.
— Зо-о-рин! Сергей-ей! — донеслось издалека. Из-за угла общежития показался запыхавшийся Валька.
— Пойдем скорее! Чуплай с Герасимом велели. Я чуть не весь городок избегал. Понимаешь, срочно!..
Не успел Сережа спросить, куда и зачем идти, Валька схватил его за рукав и потянул к лесу. И только по дороге не очень толково объяснил, что Чуплай со Светлаковым были в канцелярии, вернулись злющие и послали Вальку собирать комсомольцев группы.
— А зачем, не сказали. Возле электростанции собираются.
— Возле электростанции?!.
— Ну да, чтобы никто не знал. Насчет Липы чего-то.
Они бежали, проваливаясь в снег, а в одном месте Валька увяз до пояса.
На бугре возле электростанции не было ни души. Сережа с Валькой раздвинули кудрявые ветви можжевельника и увидели Элину, Клаву, Аксенка, всего человек десять. Они сидели на бревнах друг против друга, тихо разговаривая.
— А ну, быстро! Чего долго так? — хмурясь, сказал Чуплай и переставил костыли, чтобы дать место пришедшим. — Все, что ли? Рассказывай, Герасим, у тебя язык лучше подвешен.
Пожалуй, Валька не преувеличивал. Лицо Светлакова было тоже хмурое. Он подозрительно поглядел кругом и заговорил сдержанно:
— Вот, ребята, дело какое… Нехорошее дело. Вызывает нас сегодня Матусевич, тот, что в комиссии. Встретил ничего, за руку поздоровался, а потом, как обухом по голове. «Как, говорит, староста и секретарь ячейки, до такой жизни дошли? Ученики распутничают, комсомольцы к монашке в келью ходят, политического ссыльного аплодисментами встречают. И это школа имени Третьего, Коммунистического Интернационала?..» Яшка глазами — зырк-зырк! А меня в жар бросило. Этак вежливо говорим, Лойко аплодисментами не встречаем, а преподает он хорошо. Фиму насильно в монашки отдали. Девочки к Фиме ходят, а не к старухе. Распутник у нас один, мы его на чистую воду вывели. А потом Чуплай не удержался и этому Матусевичу брякнул: «Вас послали разбираться, так разбирайтесь по-настоящему!» А он ничего, засмеялся и подал тетрадку: «Почитайте, что о городке написано. Если половина правда, и то вашу вторую ступень надо разогнать».