Но теперь все было готово. Она надела кожу Адель, говорила голосом Адель, спала в постели Адель.
Яэль села на матрас, закатала левый рукав и размотала марлю, где волчья стая бежала по ее коже. Волк Влада по-прежнему был кровоточащим и распухшим. Слишком болезненным на ощупь.
Она мягко обвела других пальцем, позволяя слогам их имен задержаться на кончике своего языка: «Бабушка, мама, Мириам…»
Те, которых поглотил пепел.
«Аарон-Клаус, Влад», – Яэль сглотнула. Пять волков. Четыре воспоминания и одно напоминание.
Ее потеря была гораздо больше, чем…, но «четыре + один» было числом, которое она могла запомнить. Числом, с которым она могла справиться, не позволяя его огромности разорвать ее на куски, подобно зазубренным клешням краба, убирающего мусор смерти со дна океана. Иногда (как правило) на подпитку скорби не оставалось ничего. Яэль была скелетом чистого листа. Вешалкой для одежды из красивой кожи.
Кто ты? (Внутри?)
Именно за ответ на этот вопрос Яэль была вынуждена бороться. Ее отражение было вовсе не таким. Это было расколотое зеркало. Что-то, что ей приходилось собирать по кусочкам, снова и снова. Воспоминание за воспоминанием. Потерю за потерей. Волка за волком.
Было легко притворяться, даже слишком. Заполнять пустоту внутри жизнями других. Бернис Фогт. Мина Ягер. Адель Вольф. Девушки, которым никогда не приходилось сталкиваться с дымом или смотреть, как шприц скользит им под кожу. Девушки, которым никогда не приходилось смотреть в глаза ангелу Смерти. Снова и снова, и снова.
Было так просто потеряться.
Именно поэтому каждую ночь, прежде чем уснуть, она закатывала рукав, очерчивала волков и называла их имена. Потому что где-то там – в тех фрагментах ушедших душ и воспоминаний – была Яэль.
Не химические вещества, но сама суть. Настоящая Яэль.
Она уже потеряла свое лицо. Она не может допустить, чтобы и остальные части ее самой (не важно, насколько темные или сломанные) ускользнули. Поэтому она очерчивала и называла. Она тосковала, и она злилась.
Она помнила.
Тогда. Первый волк: бабушка. Осень 1944 года
Бабушка была самым старым другом Яэль. Старше, чем большинство женщин, которые спали в Бараке № 7. Ее волосы были седыми, и глубокие линии залегли в уголках ее глаз. («Гусиные лапки» – так она называла их на своем тяжелом, рубящем языке.)
Мама Яэль говорила, что она была чудом. Одних ее морщин должно было хватить для охранников, чтобы отсортировать ее в ряд «слишком слабых». Однако они позволили ей пройти через ворота. Они позволили ей жить.
Она была старой, но сильной. Каждое утро в жестоком предрассветном холоде, Бабушка вставала вместе с другими. Она засовывала ноги в деревянные клоги, ходила на утреннюю перекличку, где часами непрерывно стояла под прожекторами и звездами. Затем следовала за другими в зал сортировки. Там через ее пальцы проходило много вещей: золотые кольца, закопченные платья, сапоги, от которых не будет волдырей. Вещи мертвых (или которые вскоре станут таковыми) были навалены горами и перетаскивались женщинами Барака № 7, чтобы их потом разграбила жадность соро́к из СС.