Субботний вечер — и так тихо! Тишина была как бесконечность, вдруг отделившая ее от жизни, которую она оставила, и Лиза внезапно почувствовала, что тоскует по людям. Ее охватило беспокойство. У нее возникла и прочно застряла мысль, которая раньше едва ли приходила ей в голову: «Неужели мы всегда будем жить так одиноко, только втроем?» Когда они решили при первой же возможности уехать с Апрель авеню, уехать из города, сразу возникло столько проблем, что этот вопрос просто не возникал, во всяком случае открыто. Но теперь она удрученно спрашивала себя: «О чем он, собственно, думал? Неужели он хочет, чтобы мы остались здесь навсегда и жили как в пустыне, без всякого общения с другими людьми? Ему-то еще не так плохо: у него есть работа и он каждую неделю будет ездить в город на автобусе. А как же мы с Боем?..»
Бой лежал в фургоне и спал глубоким сном пятилетнего малыша, щеки у него горели, а лоб был влажным от пота. У него был жар. Во всяком случае, по виду можно было предположить, что он заболел. Лиза не знала, что с ним. Быть может, просто реакция на изменения, которые произошли в их жизни за последние дни? Он все время был на солнце и свежем воздухе, не мог ни минуты посидеть спокойно, а вечером падал как подкошенный и засыпал беспокойным сном, не успев даже куска проглотить. Однако они не пытались ограничить его свободу—напротив, были очень довольны, что он стал таким живым ребенком после сидения взаперти на Апрель авеню. Для своего возраста он был слишком маленький, с опозданием овладевал самыми простыми навыками, считался недоразвитым и отсталым, но теперь создавалось впечатление, что мальчик собирается наверстать упущенное. После каждой вылазки он возвращался весь в ссадинах и царапинах (которые сразу же воспалялись) и такой довольный и возбужденный, что не находил слов, когда пытался рассказать о своих приключениях.
Однако сейчас Бой спал, а Лиза сидела и смотрела, как стая ворон летит, махая крыльями, над кучами мусора — туда, где сваливают свежие отбросы. Она вдруг почувствовала себя ужасно подавленной и бесконечно одинокой. Вот бы сейчас принять таблетку, маленькую пилюльку — их давали только по рецепту, но продавались они везде; даже ее мать глотала их...
Может быть, пройтись по берегу фьорда? Лиза встала и побрела к морю, медленно и молчаливо продвигаясь по этому многотрудному маршруту между огромными кучами мусора, который они проложили, направляясь к бухте, и где даже наметилась тропа, протоптанная их шагами. Лиза уже видела бесцветную воду, поблескивавшую в каких-нибудь двухстах метрах от нее, но не успела она дойти до более открытого участка, где кончаются мусорные кучи и начинается берег, как внезапно остановилась, присела на корточки и затаилась, как зверь в засаде. Она что-то услышала, какой-то звук, не обычный звук, как, например, шуршание крыс или шорох ветра в куче сухой бумаги, нет, это было резкое звяканье металла о металл. Лиза сидела неподвижно, ожидая, не повторится ли звук, и пыталась понять, откуда он исходит. Потом она снова услышала все тот же звук, ритмичное постукивание, словно кто-то бил молотком по железу. Лиза по-прежнему сидела притаившись, но страх, который сначала охватил ее и заставил спрятаться, постепенно уступил место' сильному, прямо-таки неукротимому любопытству: она должна узнать, что это за звук. Ей нечего бояться посторонних. Насколько ей известно, они с Алланом не делают ничего противозаконного, и у них нет ничего такого, что могло бы представлять хоть какую-нибудь ценность для других людей; пригнувшись к земле, она стала осторожно продвигаться в том направлении, откуда, как ей казалось, исходил звук. Звук становился все громче, но Лиза ничего не видела, потому что прямо перед ней возвышалась гора старых матрасов. Она стала осторожно взбираться на эту гору. У самой вершины она легла на живот и заглянула через край.