Весь день прошёл в томительном, но очарованном ожидании. Казалось бы, разозлиться надо, на кого-нибудь привычно зыкнуть, потребовать у местного начальства вылета. Однако в душе капитана Пономарёва от часа к часу – тише, тише. «Дело, – усмехнулся он, – у меня появилось: слушаю тайгу. Вон она какая – раскинулась тысячевёрстно, во все шири и дали сибирские, и за городком – она же». Ещё было «дело» – смотрел на Саяны. Они кристально лазоревы, по вершинам и маковкам – сияют кипенью, сходятся, роднясь, с небом, и другой раз непонятно капитану Пономарёву: где же небо, а где ещё горные хребты. Там, в глубинах этих прекрасных гор и долин, – Салов, он у себя дома. А где ему ещё быть! – сам себе возражал капитан Пономарёв. Или – говорят, что дорог в Тофаларию нет, – и посейчас бредёт таёжьем? Но, несомненно, туда же – к родному дому. Ясно, такие люди не побегут из армии абы куда; но вот абы как могут: душа у мальчишки, понимает капитан Пономарёв, взбунтовалась, разумел ли, что́ творит. А может, заблудился, погиб? Не приведи Господь! Он молоденький, ответит за свою глупость по закону, а потом выправится, конечно, выправится, будет жить, как все.
Снова пришлось заночевать на улице: нет как нет погоды в Тофаларии. И куда она подевалась там? Тут солнце, тут ясно, тут ласковые ветры, тут благодать, а там беспрерывная непогодица, дожди и туманы. Как-то, что ли, по-особенному живёт тофаларский край, сам по себе? Или не хочет пускать в свои пределы непрошенного человека?
Этой ночью спалось хорошо – крепко, безмятежно. Но уснуть не мог долго – как запахло недальним свежим сенокосом, и мёдом откуда-то пахну́ло; а как кузнечики надрывались! Да, славно спалось, хотя гомону людского не поубавилось, напротив, народу понаехало: столько рейсов отменено. Но почему-то теперь люди не раздражали, почти не раздражали: «Люди, они везде люди. Не дело – срываться. Ты, капитан Пономарёв, офицер, а не психический пациент».
Вылететь удалось лишь на четвёртые сутки.
В самолёте рядом с капитаном Пономарёвым присел, почтительно за что-то извинившись, пьяненький тоф метис, больше славянин, коренастенький, но мелковатый, как подросток, молодой мужичок с прожаренным зноями и стужами коричневато-гранитным лицом. Что-то и стариковское, источенное было в обличье его и в то же время юношеское, мальчишечье. Ещё раз, а следом, через минуту-другую, по новой извинился за что-то перед капитаном Пономарёвым, смущённо покашливая в кулак и выправляясь весь: мол, вот я какой, бравенький и к тому же ни в одном глазу! Капитан Пономарёв улыбчиво хмурился, снисходительно говорил: «Ничего-ничего, дружище».