В течение нескольких недель у доктора я анализировала слова, открывала их значение и разнообразие. Я боролась с собой в запутанном конфликте, когда, казалось бы, речь уже не шла о сознательном и бессознательном, ибо слова и я сама находились на поверхности, видимые, ясные: когда я думала о столе и хотела выразить свою мысль, я говорила «стол», но когда я думала об «экскрементах», мне было трудно произнести это слово, я старалась скрыть его или заменить другим. Почему это слово не произносилось? Что за новая цензура?
Я понимала, что слова могли быть как моими союзниками, так и моими врагами, но в любом случае они были мне чужды. Они были инструментами, сформированными давным-давно и предоставленными в мое распоряжение, чтобы я общалась с другими. Доктор и я создали маленький словарь, примерно из десяти слов, которые для нас двоих соединяли в одно целое всю мою жизнь. Люди придумали миллионы слов, все такие же важные, как и те, которыми пользовались мы в глухом переулке и которые выражали для нас всю вселенную. Я никогда не думала об этом, никогда не отдавала себе отчета в том, что любой обмен словами был очень существенным фактором, который предоставлял человеку выбор. Слова были футлярами, все они содержали жизненно важное вещество.
Слова могли быть безобидными посредниками, маленькими разноцветными машинками, как на аттракционе, которые сталкиваются друг с другом в повседневной жизни, заставляя сыпаться пучки искр, которые не ранят.
Слова могли быть вибрирующими частицами, постоянно оживляющими существование, или клетками, разрушающимися путем фагоцитоза, или глобулами, объединяющимися друг с другом, чтобы жадно заглатывать микробы и отражать чужие нашествия.
Слова могли быть ранами или рубцами от ран, они могли быть похожими на гнилой зуб в улыбке удовольствия.
Слова могли также быть великанами, твердыми скалами, глубоко вонзенными в землю, благодаря чему обуздывались быстрые течения.
Слова могли быть, наконец, монстрами, штурмовыми отрядами бессознательного, подавляющими разум живых в темницах забвения.
Каждое слово, которое мне было трудно произносить, фактически скрывало зону, куда я отказывалась входить. Каждое же слово, которое я произносила с удовольствием, наоборот, обозначало область, которая меня устраивала. Таким образом, было очевидно, что я стремилась к гармонии и отвергала экскременты. Как могли гармония и экскременты сочетаться во сне так удачно?
Тогда я догадалась, что никогда не принимала целую область моего тела, которая каким-то образом никогда мне не принадлежала. Зону между ногами можно было называть лишь постыдными словами, и она никогда не являлась предметом моего сознательного мышления. Никаким словом я не могла назвать свой анус (этот термин произносился с большим трудом и только в медицинском, научном контексте, следовательно, в нем самом таилась болезнь). Любое слово, которое я произнесла бы и которое относилось бы к анусу, сразу же навлекло бы на меня скандал и непристойность и, главное, помутнение моего разума. Что касается того, что я позволяла себе, то это было лишь то «number two» из детства.