летописец, каким он рисуется нам на основе реально дошедшего до нас текста “Повести временных лет”, ничего общего с ним не имеет; он неизмеримо проще, он не так хитер, не так обуреваем “политическими страстями”, как в этом пытаются нас уверить; он, вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену; “не мудрствуя лукаво”, правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать…» (Еремин 1946: 38).
Дополнительный вопрос, который следует при этом задать: насколько мы можем проникнуть в психологию и метод составителя или переписчика ПВЛ. Насколько правомочно переносить на составителя ПВЛ наши сегодняшние требования логичности и ясности мышления?
«Шахматов предъявляет к летописцу чрезмерно повышенные требования строгой логичности, последовательности мышления; он не допускает у него возможности противоречий, забывчивости, неумения построить синтаксически ясно свое изложение… Если летописец не отвечает какому-либо из этих требований, Шахматов усматривает в его тексте позднейшую вставку или искажение» (Бугославский 2006: 283).
Это же отмечает и К. Цукерман: «В самом деле, ни логика построения повествования, ни логика построения фразы, сколь бы они ни казались нам ущербными, не могут служить единственным критерием для выявления позднейшего редакционного вмешательства и расслоения дошедшего до нас текста на источники. Требовать от текста безупречности построения как условия признания его изначальности мы не вправе» (Цукерман 2009: 191).
Д. Островский также придерживается взглядов С. А. Бугославского: «The НПЛмл contains a number of readings that are secondary in relationship to, and apparently derivative from, the PVL itself…»[253] (Ostrowsky 2003).
Работа Амальрика убедительно показывает, что от того, принимается или не принимается основное положение гипотезы Шахматова о существовании Древнейшего и Начального сводов, предшествующих редакциям ПВЛ, зависит в дальнейшем весь подход к свидетельствам летописей о начальном периоде истории Руси.
Согласно схеме Шахматова, в восстанавливаемом им Древнейшем своде вообще не было упоминания о призвании варягов. Сказание о призвании появилось только в позднейших сводах (Начальном своде и редакциях ПВЛ).
Конечно, более поздние по времени летописные своды могут включать какие-то найденные летописцами дополнительные материалы и источники. Но могут ли позднейшие своды и списки летописей, отделенные временем от описываемых событий, быть более точными, чем свидетельства современников? Или чем еще живая народная память?