.
О романтическом путешествии дьяка Макарьева по пустынному итальянскому тоннелю и о выходе его в старый Точильный ряд в Китай-городе, где ныне Исторический музей, в своём месте нами рассказано. Здесь нас интересует другое: информационный доклад разведчика-спелеолога царевне Софье обо всём им виденном и то, как царевна на эту захватывающую информацию реагировала: «...царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала».
Итак, царевна Софья приказала в новооткрытые таинственные палаты с загадочными сундуками не ходить, но чтобы о них никогда и никому не говорить, такого приказа от неё не было. Стало быть, дьяк Макарьев, сообщая на смертном одре Конону Осипову о своей исторической тайне, был волен сделать это, не нарушая никакой клятвы. Он свято блюл клятву не ходить в те палаты и не ходил целых 15 лет. [...]
Осипов рассказал о своём секрете Ромодановскому устно. Возможно, Осипов искал у Ромодановского только совета, как о своей тайне довести до ведома царя. По-видимому, преображенский Торквемада [433] обещал пономарю с Пресни, что доложит обо всём царю лично, для чего и выехал тотчас в Петербург. Однако открытие Макарьева представлялось ему слишком серьёзным, чтобы не принять известных мер охраны.
4. «А ныне в тех палатах есть ли что, или нет, про то он не ведает, потому что оный дьяк был послан в 90-м (1682 г. - примечание автора.) году. И князь Иван Фёдорович по допросу приказал с подьячим послать под тайник осмотреть и, приказавши, из Москвы отбыл в Санкт-Петербург» [434].
Ромодановский приставил к обладателю тайны Осипову подьячего в качестве своего доверенного агента-информатора о положении дела с «поклажей» в Москве. Приказание же «с подьячим тот тайник осмотреть» было дано ради красного словца. Ромодановский не мог не понимать, что Арсеналом доступ в тайник безнадёжно закрыт, что тут нужны большие раскопки, что на такие раскопки нужно царское слово.
По всей видимости, за таким словом он лично и поехал в Петербург, но дорогой почему-то передумал: ни словом перед царём не заикнулся о кремлёвском кладе и молчал целых шесть лет, пока предприимчивый пономарь не оказался выведенным из себя такой бессовестной проволочкой. Осипов решил обратиться непосредственно к царю. Лично выехал в Петербург и в начале декабря 1724 г. представил письменное поношение, но не царю, а в Канцелярию фискальных дел, как требовалось по положению.
Канцелярия признала дело настолько значимым, что немедленно передала доношение в Сенат. Сенат признал последнее бредом сумасшедшего, тем не менее увидел себя вынужденным информировать царя. Пётр, едва выслушав, с жаром ухватился за сообщение и приказал изумлённому Сенату немедленно дать делу «полный ход». «Выслушав доношение в Сенате,- читаем у Забелина,- он собственной рукой написал на нём тако: «Освидетельствовать совершенно вице-губернатору» (московскому Воейкову)