1
Просторный зал оперного театра был заполнен до отказа и гудел, как пчелиный улей. Ярко сверкали хрустальные люстры, тускло отсвечивала позолота лепных украшений на балконах, матово темнел бархат на креслах. И чужеродно выглядели зрители, одетые в основном в походную армейскую форму. Гражданских и женщин было очень мало, и они печально выделялись на общем серо-зеленом фоне. На балконах и даже галерке, где обычно располагалась бедная молодежь, тоже темнела однообразная серо-зеленая людская масса. Организаторы поединка, не мудрствуя, нагнали в театр солдат — необстрелянных новобранцев, в основном из маршевых батальонов и учебных подразделений, устроив им своеобразное культурное мероприятие, чтобы они перед отправкой на фронт воочию убедились в торжестве германской нации, чтобы они своими глазами увидели, пусть и на ринге, победу немецкого ума и кулака над грубой русской силой.
Вполне естественно, что выход Миклашевского был встречен жидкими вежливыми аплодисментами и откровенно презрительным свистом. А появление на ринге самоуверенного и улыбающегося Хельмута Грубера, жующего резинку, вызвало восторженную бурю аплодисментов, которую можно было сравнить лишь с гулкой каменной лавиной. Зрители неистовствовали так, словно Грубер уже победно провел поединок и судья поднял его руку.
Миклашевский из своего угла рассматривал Грубера, пытаясь за эти секунды по внешнему облику понять его боксерский характер и угадать манеру ведения боя, чтобы хоть как-то, в общих чертах, хоть схематично наметить рисунок боя. Игорь не сомневался, что немцу рассказали, вернее, выложили все о Миклашевском, что тренеры проанализировали и наметили ему линию поведения, что Грубер смотрел его поединки. Это было видно по тому, как тот держался на ринге — самоуверенно и бойко, словно выходил на встречу с хорошо известным и изученным соперником, с тем, с которым боксировал не один раз. А что знал о нем Миклашевский? Почти ничего, если не считать тех газетных и журнальных статей, которые ему дал прочесть Бунцоль сегодня утром, «случайно достав» их у одного знакомого. В этих статьях журналисты больше восхваляли немецкого чемпиона, его волю к победе, могучий «арийский дух», удивительные по силе удары, сокрушающие соперников… Одним словом, пространные спортивные репортажи, статьи и отчеты о боях мало что могли рассказать о манере боксирования, об арсенале средств, о технических приемах и тактических особенностях. Игорь тщательно рассматривал помещенные фотографии, моменты боев, они говорили больше, чем слова. Анализируя их, Миклашевский сделал предварительное заключение, что Грубер — боксер опытный, выносливый, ведет бой агрессивно, стремится подавить противника натиском и сильными ударами с обеих рук. И сейчас, на ринге, рассматривая немца, убеждался, что не ошибался в своих предварительных оценках. Грубер был примерно одного с ним возраста, крепкотелый, мускулистый, загоревший под жгучим африканским солнцем. Он крепко стоял на жилистых ногах. Весь его облик говорил о силе и выносливости, а длинные, не по росту, руки давали ему сразу некоторое преимущество в бою на дальней дистанции. Справиться с таким будет не так просто, подумал Миклашевский, не имея никакого определенного плана на поединок, ибо все основные вопросы и разгадывания «секретов» придется разрешать в ходе встречи, в бою. И Грубер, словно читая мысли русского, надменно улыбался, продолжая двигать крепкими челюстями, жуя резинку. Два секунданта стояли с полотенцами, тренер торопливо что-то говорил ему, стремясь в оставшиеся секунды перед ударом гонга дать последние наставления. Фоторепортеры щелкали аппаратами, словно молния, сверкали вспышки блицев, озаряя ярким светом боксера, привыкшего позировать.