– Не можешь представить себе, царевна, как я рада, – прервала инокиня Татьяну Михайловну, – что перелома костей у меня нетути, а раны, те заживут… Мне руки и ноги теперь нужны… нужны для дела: боярам мое вечное мщение… Тогда лишь успокоюсь, когда…
– И я клянусь им вечно мстить: коли можно будет им напакостить, так напакощу… А коли придет время стать за земство, за чернь, за народ, – так я ни денег, ни жизни не пожалею… Они и погубили Никона: зачем-де он был против боярства и воевод… зачем стоял за черную землю и чернь… Теперь уже и Милославские и Морозов за черную землю… Остальные бояре стоят за боярство: вот и низложили они Никона.
– Не знаю, как ты, царевна, а мне нужно выздороветь, подняться на ноги, и кара будет не за горами… Скоро с небес загремит для них труба Страшного суда.
Инокиня поднялась на кровати, устремила блестящий взор свой вдаль и произнесла пророчески:
– Вижу я виселицы и плахи от Астрахани до Казани… Всюду трупы боярские и воеводские висят, и вороны их раздирают, а смрад их душит… душит меня… И в Малороссии трупы их гниют всюду и по городам и по селам. – И с этими словами она упала без чувств.
– Мама Натя, успокойся. – И царевна испуганно потребовала воды.
Вбежали служки и игуменья. Все усилия их привести ту в чувство оказались тщетными: инокиня бредила и металась на кровати.
Царевна поторопилась во дворец и послала в монастырь одного из царских врачей.
На другой день дали знать царевне, что инокине легче.
Царевна послала отслужить молебен.
Вскоре после того совершился обряд избрания и поставления патриарха: избран был Иоасаф, под именем Иоасафа II.
После его избрания собор тотчас осуществил меры Никона: Монастырский приказ уничтожен и отменено правило, что сектанты-христиане обязаны при приеме православия вновь креститься. Зато, отделив светскую власть от духовной, собор стал разграничивать и подсудность некоторых дел, причем дела веры передал ведению уголовного светского суда. Этим введены у нас инквизиционные начала, что озлобило раскольников и повело лишь к развитию, а не к уменьшению раскола.
Это и Никон предвидел, и поэтому-то он так и восставал против вмешательства светской власти в дела церкви; но его не поняли современники и, к стыду нашему, и потомство, которое, по невежеству своему, видит в его низложении какое-то торжество грубой силы и фанатизма против начал любви и братства. Самая же борьба вовсе не была из-за власти, а из-за принципов: Никон стоял за свободу веры и независиость церкви, бояре – за подчинение ее не столько государству, как боярству. Последнее вскоре дало достойные плоды.