История потерянной дружбы. Отношения Голландии со Швецией и Россией в 1714–1725 гг. (Конингсбрюгге) - страница 14

. Целенаправленными таможенными мероприятиями — резким повышением пошлин в Архангельске и снижением в Петербурге — царь стремился перенаправить товарные потоки как можно быстрее. Нетрудно догадаться, что в Амстердаме это вызвало громкие протесты. Действия шведских военных и каперских судов на Балтике делали путь в Петербург весьма опасным. В Архангельске же, как уже говорилось, голландцы занимали положение господствующее, которое теперь рисковали потерять. Политика Петра вела к усилению конкуренции среди иностранных купцов, ведь в новом порту им всем предстояло начинать на равных — с чистого листа. Недовольны были голландцы и тем, что из-за отмелей порт в устье Невы был для крупных кораблей недоступен. По всем этим причинам правительство Республики неоднократно пыталось побудить русского государя изменить свой курс[2].

Но что делать, если разговоры не помогают? Среди депутатов Генеральных штатов постепенно росла принципиальная оппозиция любым наступательным вооруженным акциям в будущем. Что хорошего принесло Республике вмешательство в международные конфликты? Только что закончившаяся война с Францией и Испанией, стоившая маленькому народу непомерных усилий и средств, привела к очень скромным для него результатам. Не лучше ли было бы поберечь ресурсы, а в случае необходимости опереться на поддержку со стороны? У кого есть деньги, у того всегда найдутся друзья, которые и окажут военную помощь. В правящих кругах Республики крепло убеждение, что политика нейтралитета будет для нее эффективнее — и дешевле. Активную вовлеченность в международные дела и связанные с ней обязательства следовало заменить более пассивной формой реагирования, оставаясь по возможности вне конфликтов^>{27}. Уроки войны за испанское наследство, в которой многолетние тяжелые затраты, военные и финансовые, принесли голландцам так мало выгод, играли в таких рассуждениях роль, несомненно, очень существенную.

Великого пенсионария Хейнсиюса, фактически определявшего курс страны, этот сдвиг в умонастроениях поначалу не затронул. Ход его мыслей был пока далек от идеи нейтралитета. Вооруженное вмешательство в Северную войну он считал неуместным потому, что в политике Республики все еще доминировали проблемы, оставшиеся от недавней войны на западе Европы. Словом, сначала одно, а уж потом другое. К тому же дело приходилось иметь с Карлом XII, а он любую мирную инициативу, которая не предусматривала возвращения шведам всех утраченных земель, отвергал с порога. Хейнсиюс сомневался даже, имеет ли смысл предлагать перемирие (идея, циркулировавшая тогда в коридорах власти в Гааге), если в Стокгольме все предложения только принимали к сведению — и не более. Примерно так же оценивал ситуацию британский посол Страффорд, когда доверительно давал понять своему шведскому коллеге Пальмквисту, что ему не хочется постоянно грести против ветра