Зрелище, открывшееся его глазам, повергло Юрия в шок. На несколько секунд его парализовало. А потом дом огласился истошным криком.
* * *
— Это не ты говорил мне, что не любишь Агату Кристи, потому что всегда угадываешь убийцу на середине романа? — осведомился Михалыч, разливая водку по стаканам.
— Ну, я, — осторожно признался Игорь, подозревая, что сосед по даче (и следователь по профессии) приготовил ему ловушку, чтобы примерно наказать за невинное желание прихвастнуть.
— Тогда тебя-то мне и нужно, — подтвердил Михалыч его подозрения. — У нас в Курортном районе укокошили парня, который жил совершенным затворником. Из дома этот анахорет выбирался раз в году — по весне — и только затем, чтобы запереться в финской клинике где-то за Полярным кругом. Богатенький буратино и законченный бедолага. Богатенький, потому что покойный папаша оставил ему хренову тучу миллионов, а бедолага — потому как при желании мог бы работать живым пособием для аллергологов. Жил, что твоя орхидея под стеклянным колпаком. Доступ в дом имели три с половиной человека прислуги, и только раз в году, тринадцатого июня — в день рождения парня — его навещали родственники. Вот в такой-то день бедолагу и прикончили.
— Думаешь, родственники? — заинтересовался Игорь. — И много их?
— Четверо. Мамаша юбиляра… Я, кстати, сказал, что парню стукнуло тридцать? М-да… Итак, мамаша, ее сестра — а покойному, стало быть, тетка, — дочь тетки и неофициальная сестра убитого.
— Как так — неофициальная? — не понял Игорь.
— А вот так. Папаша нашего парня — большая шишка при советской власти — нагулял ребенка вне брака и документально отцовство не оформил. Но денег на жизнь дочке подбрасывал, да и по завещанию какую-то мелочь оставил. Вот сынок и принимал сестру в компании с другими родственниками — к их вящему восторгу, надо думать. Колоритная семейка, что и говорить! — Михалыч, обозначая тост, приветственно поднял стакан и мигом его опустошил. — Я чего только не повидал на следовательской работе, и то впечатлился. Мать — воплощенная скорбь по погибшему сыну — при жизни навещала его раз в году. И не то чтобы он запрещал ей приезжать. Просто ради этих визитов ей приходилось на пару дней отказываться от косметики и парфюмерии, а это, как ты понимаешь, абсолютно немыслимо для женщины пятидесяти четырех лет, которая живет с тридцатишестилетним любовником. Она бы и вообще воздержалась от посещений больного сына, да вот беда — негодник ограничивал ее расходы жалким миллионом евротугриков в год, и обсуждать с мамашей ее жестокую финансовую нужду по телефону отказывался категорически.